— Что лошади? — спросил он, не глядя на Пьера.
— Привели сдаточных, — отвечал слуга. —
Отдыхать не будете?
— Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не
договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову,
изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал
этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел
этого, думал Пьер, — а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог
бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий,
привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик.
Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал
ему:
— Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
— Я?… Я в Петербург, — отвечал Пьер детским,
нерешительным голосом. — Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не
думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы,
чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде
всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может-быть, я буду… — Пьер
не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что-то обдумывая.
— Помощь дается токмо от Бога, — сказал он, —
но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь
мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник
и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один
совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время
уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем
желаю вам счастливого пути, государь мой, — сказал он, заметив, что слуга его
вошел в комнату, — и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как
узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и
мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась
спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое
порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное,
безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был,
как ему казалось, порочным только потому, что он как-то случайно запамятовал,
как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних
сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью
поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему
масонство.
Глава 3
Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о
своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы
Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно
понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение
верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и
деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю
после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно
знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и
торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за
собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к
нему:
— Я приехал к вам с поручением и предложением,
граф, — сказал он ему, не садясь. — Особа, очень высоко поставленная в нашем
братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока,
и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение
воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство
свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер
видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих
женщин, поразил Пьера.
— Да, я желаю, — сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. — Еще один вопрос,
граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного
человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли
вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. — Да… да, я верю в Бога, —
сказал он.
— В таком случае… — начал Вилларский, но Пьер
перебил его. — Да, я верю в Бога, — сказал он еще раз.
— В таком случае мы можем ехать, — сказал
Вилларский. — Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы
Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что
братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно,
как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было
помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую
прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую
комнату. Какой-то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский,
выйдя к нему навстречу, что-то тихо сказал ему по-французски и подошел к
небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа
платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно
захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за
руку, повел куда-то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился
от боли и улыбался от стыда чего-то. Огромная фигура его с опущенными руками, с
сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за
Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский
остановился.
— Что бы ни случилось с вами, — сказал он, —
вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше
братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите
стук в двери, вы развяжете себе глаза, — прибавил Вилларский; — желаю вам
мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.