— А как насчет того происшествия в гараже Джинкс в воскресенье? — хмыкнул Мэддокс. — Каким образом этот эпизод можно вписать в общую канву?
— Ну, а твоя теория способна объяснить его? — парировал Фрейзер.
— Это игра, как и вторая попытка самоубийства. Чем больше таких попыток, тем более надежной становилась защита со стороны отца.
— Только ты забыл добавить, Гэв, что все это — чушь собачья, — огрызнулся Фрейзер. — Как уже говорил полковник Клэнси, если бы она хотела, чтобы все вокруг поверили в серьезность ее поступка, то долго бы рыдала на плече миссис Клэнси. Помимо этого, она, как мне кажется, довольно убедительно доказывала нам, что не является тем человеком, который способен наложить на себя руки. В общем, тут появляется какая-то нестыковка. И вот еще что. Ты постоянно твердишь о той защите, которую Джинкс обеспечивает ее отец. Ну, и в чем же она выражается, черт возьми? Его и рядом с ней никогда не бывает. Создается такое впечатление, что он гораздо больше занимается спасением своей компании, чем судьбой собственной дочери.
— Между прочим, он платит четыреста фунтов в день какому-то шарлатану только за то, что тот поддерживает ее теорию о потере памяти. Я просто уверен в том, что если нам удастся ее разговорить, то она выдаст много интересного, прежде чем ты «мама» произнесешь.
Фрэнк недовольно прислушивался к этой перепалке.
— Я пошел домой, — неожиданно сообщил он. — Надо все хорошенько обдумать. Утро вечера мудренее. — Он принялся снимать свой пиджак со спинки стула, но так же внезапно остановился. — Почему же в Фордингбридже она сказала, что не помнит ничего, случившегося после того, как четвертого июня рассталась с Лео, если его тогда уже и в помине не было в ее доме? — Старший детектив вопросительно посмотрел на сержанта. — И не надо меня убеждать в том, что она могла манипулировать событиями еще тогда, когда находилась в полубессознательном состоянии. Даже не старайся.
— Нет, сэр, я не собираюсь этого делать. — Он бросил сердитый взгляд на ехидно улыбающегося Мэддокса. — Послушайте, в том, что у нее было сотрясение, нет никаких сомнений. Как и в том, что она действительно не помнит ничего после четвертого числа. Более того, я уверен и в реальности наличия у нее настоящей амнезии. Но я много читал по данному вопросу, и мне кажется, наша Джинкс научилась и выдумывать кое-что. Другими словами, она здорово фантазирует. Именно такую очередную сказку она и должна была рассказать отцу четвертого июня при встрече. Скорее всего, она повторяла ее на пути к Холлу, поэтому та здорово засела у нее в мозгу. С Лео все в порядке. Я с ним расцеловалась после завтрака перед самым отъездом. Он передает всем вам привет. Ну, а то, что она просто врет, никому и в голову не приходит. В ее сознании все осталось так, будто это и есть правда, поскольку она успела зазубрить свою легенду.
— Итак, получается, что убийца все же ее отец?
— Такая возможность не исключается, сэр.
Фрэнк поднялся и надел пиджак.
— В одном ты, безусловно, прав, — с кислым выражением обратился он к сержанту. — Убийства как две капли воды похожи на случай с Лэнди. И подозреваемые у нас те же самые. Как ни жаль, но мы не сможем довести дело до суда, если кто-то в самом скором времени не предоставит нам новые доказательства.
30 июня, четверг.
Поместье Хотри, Винчестер.
3 часа 30 минут ночи.
Детский крик прорвал тишину ночи. Этот ужас повторялся в доме последние две недели. На кухне тревожно залаял Рекс.
— Синди! — крикнула мать девочки и, наспех накинув халат, побежала к детской спальне. — Ну хватит, с меня достаточно! — Распахнув двери комнаты, она тут же подхватила ребенка на руки: — Или ты мне все расскажешь, или я поведу тебя к врачу. Ты меня слышишь? Слышишь?! Я больше этого не вытерплю!
Клиника Найтингейл, Солсбери.
6 часов 30 минут утра.
В ту ночь Алан Протероу спал плохо. В шесть утра он перестал сопротивляться бессоннице, поднялся с кровати, застонав, заставил себя одеться и решил побегать трусцой по территории больницы. Ночью моросил дождь, и трава под ногами была сырой. Вода промочила его кроссовки, постоянно ныла щека в местах порезов от осколков стекла, а плечо доставляло невыносимую боль при каждом шаге. Какого черта он вообще выбрался на улицу? Бег трусцой изобрели мазохисты, и заниматься им следует далеко не всем. Во всяком случае, не врачу-цинику средних лет, который твердо уверен в том, что смерть настолько же неразборчива, несправедлива и случайна, как большинство программ правительства по охране здоровья населения.
Испытав чувство облегчения от того, как быстро он принял верное решение, Алан доковылял до скамейки на террасе, и присел, созерцая туманный пейзаж, раскинувшийся перед ним. Где-то вдалеке, уже за пределами территории больницы, виднелись пурпурные холмы на фоне бледно-голубого летнего неба. Чуть ближе возвышался величавый шпиль местного собора, гордо выделяющийся на фоне множества одинаковых зеленых крон деревьев. Как всегда, этот вид вызвал у доктора приступ пессимизма. Возможно, хоть этот пейзаж сумеет выстоять против постоянного наступления человека на природу. Хотя сейчас Алан сильно сомневался в этом.
— Сегодня вы выглядите особенно задумчивым, — обратилась к доктору Джинкс, присаживаясь рядом на скамейку.
Она была одета во все черное и натянула на лоб вязаную шапочку из темной шерсти. Доктор некоторое время изучал ее вымокшие туфли, а потом кивнул в ту сторону, где возвышался шпиль собора.
— Я размышлял о том, как человек разрушает сам себя, — пояснил он. — И подумал вот о чем: когда до этого все же дойдет дело, что же произойдет быстрее — он разрушит сам себя или все же свои артефакты?
— Разве это имеет большое значение? — удивилась Джинкс, проследив за его взглядом. — Природа все равно сама справится со всем тем, что мы оставим после себя, поэтому все артефакты перестанут существовать вне зависимости от того, уничтожим мы их сами или нет.
— Это довольно печально, вы не находите?
Женщина рассмеялась:
— Ничего подобного не произойдет, если только человек начнет жить с мудростью и в пределах своих нужд. Ну, а уж если не научится, то значит, ему нет места на этой планете. Лично у меня нет сентиментальной привязанности к человеку, как к биологическому виду. Более того, я бы сказала, что мы принадлежим к одному из наиболее неприятных продуктов естественного отбора. — Она махнула рукой в сторону деревьев, растущих у самой ограды больницы: — Вот они не приносят ничего, кроме добра. А мы — только сплошной вред.
— Но у них не остается никакого выбора, — возразил Алан.
— Да, — согласилась Джинкс. — Свободный выбор — это такое занудство, верно?
Некоторое время они просто посидели в тишине.
— Милая на вас сегодня шапочка, — неожиданно заметил Протероу.