— Право же, Джон, лучше бы вы не отвлекались от дела.
— Я и не отвлекаюсь.
— Нет, отвлекаетесь. И я понимаю почему. А вы, со своей стороны, должны понять, что суть в конце-то концов совсем не в галстуке. После аварии — точнее, когда я, как говорится, собрал себя ложкой и начал понемногу оживать, — я, человек без глаз, научился ориентироваться в лабиринте окружающего мира (ведь для меня, как вы понимаете, мир — это сущий лабиринт). Но если по какой-либо причине в этом мире что-то меняется, я просто лишаюсь возможности в нем нормально существовать. Не могу, и все. Именно поэтому матушка Килбрайд, к примеру, твердо знает, что после уборки нужно поставить стулья, лампы — всё, вплоть до паршивой зубочистки, черт подери, — точно на то же самое место. Не сдвинув ни на сантиметр влево или вправо. Иначе, как вы сами видите, я и впрямь буду совершенно слеп.
— Н-да, Пол, мне очень жаль, но должен сказать, что, пока вы говорили, я перебрал все висящие в шкафу галстуки, и там есть один-единственный «Черрути» — тот, о котором я уже вам докладывал. Очень обидно.
— Вот те на… Тут… тут уж только руками разведешь. Ума не приложу, как это понимать.
— А не могла миссис Килбрайд бросить его в стирку без вашего ведома?
— Что за вздор! Я же вам только что сказал: без моего разрешения она не тронет здесь ничего, абсолютно ничего.
— Но тогда его, может быть, украли?
— Украли? Галстук «Черрути»? Абсурд. Да и кому его красть-то? Кроме миссис Килбрайд, сюда никто не ходит, а Джо Килбрайд — я знаю, вы еще с ним незнакомы, но немыслимо даже вообразить, чтобы Джо Килбрайд напялил на себя галстук «Черрути» и пошел чистить хлев. Разумеется, его никто не крал. А не упал ли он на пол шкафа?
— Я уже посмотрел и там.
— Или, может, его случайно завесили — ну, не знаю, чем-нибудь?
— Не-а.
— Невероятно, просто невероятно. И довольно тревожно. У меня такое чувство, будто я попытался обналичить один из выданных Господом Богом чеков, а тот оказался недействительным.
Увы, Джон, это записывать не стоит. Я этот образ уже раньше использовал. Многажды использовал.
* * *
Где же тот галстук? Куда подевался? Глупо так нервничать из-за подобной мелочи, но меня не покидает ощущение, что, если вынуть хотя бы один кирпичик, все здание разом обрушится и погребет меня под собой. Не ведать о чем-то — для меня непозволительная роскошь. Ведь тогда я буду вынужден признать, что при всем моем хвастовстве и бахвальстве я оказался совсем ненаблюдательным. Тогда я буду вынужден признать, что на самом деле я очень мало замечал в окружающем мире, до ужаса мало ухватывал глазами. Мне же не было надобности внимательно смотреть на окружающие предметы, не было надобности останавливать на них взгляд, они там были постоянно. А теперь, если только я не знаю наверняка, что они тут, ничего постоянного вообще не остается, и такая вот пустячная загадка наводит на мысль: сколько же из того, что, по моим представлениям, находится здесь, на самом деле здесь уже не находится? О боже.
* * *
— Держите, Пол.
— Неразбавленное?
— Естественно.
— Ваше здоровье.
— Ваше.
— Знаете что, Джон?
— Что?
— Пожалуй, то, что вы здесь со мной, — едва ли не лучшее событие в моей теперешней жизни.
— Очень приятно слышать.
— Это не комплимент. Даже отвлекаясь от помощи в работе.
— Ну, спасибо. Очень вам признателен.
— А вам-то как тут? Нравится? Только честно, пожалуйста.
— Да, нравится. Очень будоражит ум, на что я и рассчитывал.
— По-вашему, дело и правда идет споро?
— Пожалуй, да. Но я ведь могу говорить только за себя. Я же не знаю, сколько вы обычно успевали за девять дней.
— Ну, обычно-то побольше, чем мы с вами сделали. Но поймите: я ведь опасался, что в своих нынешних обстоятельствах вообще не смогу работать. А мы действительно неплохо сработались, верно?
— Верно.
— И потрудились с толком, прямо на удивление, правда?
— Совершенно согласен.
— Не слишком я вел себя с вами… м-м-м… формалистски?
— Как-как?
— Как чересчур придирчивый формалист?
— Но вы же меня предупредили, Пол.
— Гм, черт, значит, так оно все-таки и было.
— Нет. В общем, нет. Ну, послушайте, чего уж там говорить: самым уживчивым человеком на свете вас никак не назовешь. Я был бы лжецом, если бы делал вид, что с вами очень легко ладить. Но, повторяю, вы, во-первых, меня предупредили.
— А во-вторых?
— Н-да… гм… собственно, никакого «во-вторых» нет.
— Вот как. А я-то надеялся, вы скажете, что для вас большая честь работать со мной над этой книгой. Последним и, хочу думать, лучшим моим произведением.
— Пол, но это же само собой разумеется.
— Ах так. Благодарю. Ну что ж. Какой сегодня день?
— Пятница.
— Пятница. Верно. Значит, завтра, надо полагать, вы уезжаете?
— Да, мне действительно надо съездить в Лондон. Думаю, это не сильно осложнит вам жизнь, а, Пол? Мы же с вами договорились, что на выходные я возвращаюсь в город, так ведь?
— Да, безусловно.
— Наверное, двинусь сразу после…
— Была у меня, правда, одна мыслишка…
— Какая?
— Но я ведь не знаю, насколько вы будете заняты…
— Скорее всего буду весьма занят. Я ведь не был дома больше недели. Там, как всегда, накопилась электронная почта, факсы, письма, и на все надо ответить. Так о чем вы хотели спросить?
— Да вот если у вас найдется пара часиков, которые не на что убить, — но только в том случае, если действительно выдастся часа два…
— Вполне возможно.
— Мне нужно, чтобы вы провели одну разведработу для следующей главы моей книги. Понимаете, если вы с этим заданием справитесь за выходные, то в понедельник или вторник уже незачем будет ехать в Лондон.
— А что конкретно от меня требуется?
— Заданий-то два, но зато никаких разъездов: оба объекта в двух шагах друг от друга.
— А может быть, расскажете мне толком, что от меня требуется?
— В Национальной галерее есть автопортрет Рембрандта. На самом деле их там два, но я имею в виду мое самое любимое полотно из всех, что только есть на свете. В новой главе, за которую мы скоро возьмемся, я хочу о нем написать. Коротко говоря, речь пойдет о концепции автопортрета вообще, особенно при условии, что человек слеп. Я собираюсь назвать главу «Меланхолия анатомии»
[10]
.