Хоксмур - читать онлайн книгу. Автор: Питер Акройд cтр.№ 34

Исчадье ада, лиходей и вор,

За то его ужасный ждет костер.

Была ль то явь иль тяжкий снился сон?

Диаволом представился мне он.

И тут они обернули ко мне лица, хоть и были совершенно слепы, я же пошел далее в ночь.

* * *

Твердою моею целью было избавиться от рабочих, уже нанятых на постройку моей Ваппингской церкви: ребята они были тупоголовые, однако, как я подозревал, посматривали на меня странно и шептались за моею спиною. Стало быть, написал я в Комиссию так: касательно до новой Ваппингской церкви, что в Степнее, именуемой церковью Св. Георгия-на-Востоке, ея основание начато было без должной осмотрительности, каковая непременно потребна, и потому, естьли не взяться за него заново, то надеяться на успех сооружения невозможно; против рабочих я предрасположенности не имею, однако они суть неучи. Я их предупреждал, сколь было в моих силах, чтобы выполняли работы соответственно договорам, однако, несмотря на сие, замечал, что раствор смешан не столь уж хорошо, а с обычным кирпичом перемешано огромное количество Гишпанского, хоть рабочие и делают вид, будто его там не более, чем допущено Комиссионерами. Посему покорнейше прошу предоставить мне свободу нанимать для постройки указанной Ваппингской церкви собственных моих рабочих. Об их способностях я, изучивши оные, осведомлен и полагаю, что они годятся на потребные мне места; плату же им я установил по шиллингу в день, как и прежде. Все вышеизложенное отдаю на ваше суждение и остаюсь, с нижайшим почтением, Ник. Дайер.

За сим я принялся ожидать распоряжения, каковое не замедлило последовать, притом в мою пользу. Рабочих распустили, и, покуда основание стояло пустым, Джозеф сделал свое дело: в положенное время была пролита кровь, ставшая, так сказать, волной, на которой поднялся мой парусник. Сперва, однако, необходимо было скрыть труп, и мы с Джозефом, имея причину — основание было заложено до того плохо, что следовало взяться за него заново, — стали работать следующим манером: я выкопал яму шириною около двух футов, в каковую поместил небольшой сосновый ящик, содержавший в себе девять фунтов пороху и ничего более; к ящику был присоединен стержень с запальным шнуром (как называют сие пушкари), доходивший до поверхности земли; по земле выложена была пороховая дорожка, и, после того, как яма была вновь тщательно закрыта камнями и раствором, я поджег порох и наблюдал воздействие взрыва. Столь малое количество пороха подняло мусор, из коего состояло основание; сие произошло, казалось, без чрезмерных усилий, весь груз заметно поднялся на девять дюймов, а после, внезапно обрушившись, превратился в огромную гору развалин в том месте, где лежал труп, теперь надежно похороненный. То был хороший собою мальчуган, ростом мне по колено или около того, лишь недавно пошедший на улицы побираться. Слова мои к нему были таковы:

Детки заняты игрою —

Знай, резвятся под Луною.

А вот каковы были его последние слова ко мне: не видать мне вдругомя таких-то забав. Я не столь слаб, чтобы иметь расположение к жалости; однако не следует полагать, будто тот, кто держит нож или веревку, сам не испытывает мучений.

Чернила мои весьма плохи: снизу густы, а наверху жидки, что вода, а стало быть, и пишу так, как перо окунаю. Сии воспоминанья оборачиваются сокращенными фразами, и только, темными в начале, но к концу блекнущими, да каждая стоит от протчих особняком, так, что никак мне не собрать их в целое. Тут, подле меня, лежит мое выпуклое зеркало, что помогает мне в искусстве перспективы. В отчаяньи гляжу на себя, однако стоит мне взять его в руки, как вижу, что правая ладонь моя кажется больше головы, глаза же суть лишь круги стеклянные, а по окружности стекла плавают предметы: вот на глаза мне попался, увеличенный в размере, одежный сундук под окном, над ним развеваются синия дамасския занавеси, вот красного дерева конторка у стены, за нею — угол моей кровати с покрывалами и изголовьем; вот и кресло с подлокотниками, отражение коего, когда я поднимаю зеркало, изгибается под моим собственным, а рядом с ним — буфетный стол с медным чайником, лампою и подставкою на нем. Зрение мое воспринимает изогнутый свет, идущий от выпуклых наружних поверхностей, и сии осязаемыя вещи становятся полотном, где изображено мое сновиденье: мои глаза встречаются с моими глазами, однако сии суть не мои глаза, рот же мой открывается, словно готовый издать вопль. Уже стемнело, и в зеркале виден лишь сумерешной свет, такой, каким отражается он от левой стороны моего лица. Однако в кухне подо мною раздается голос Ната, и, придя в себя, я ставлю в лампу свечу.

В сем маленьком круге света я и предаю бумаге все в точности так, как оно произошло. В угрюмой ночи должно мне писать о вещах чрезвычайных. Там-то, подле Ретклифф-дока, что построил я в знак почтения к темным силам, над грязными проходами Ваппинга, над его дорожками и переулками, полными маленьких жилищ, — там-то и подымается третья моя церковь. Здесь собраны всяческой разврат и зараза: в Роп-волке жила Мария Кромптон, кровавая повитуха, у коей в подвале обнаружили шесть скелетов детей разных возрастов (скелеты сии можно нынче увидеть в Бен Джонсоновой голове [46] подле церкви Св. Невесты). Стражник нашел и двух других детей, также погубленных, лежащих в корзине в том же подвале и напоминающих кошачьи либо собачьи останки, мясо с коих объели грызуны. Сия самая Мария Кромптон утверждала, будто двигал ею совративший ее Диавол, что предстал пред нею в человечьем обличьи, когда она проходила мимо Олд-гравилл-лена. Поблизости от сего места, в Краб-каурте, чинил свои убивства и пытки Абрахам Торнтон; про убивство двух мальчиков он сказал под присягою, что надоумил его на сие Диавол в минуту, когда ему явился призрак. Также и Таверна Черного мальчишки в Ред-мейд-лене есть место весьма нещастное, естьли вспомнить убиенных там, и селятся в нем редко. Последняя из тамошних жильцов, старуха, сидела в раздумьях у огня, случилось ей оглянуться, и позади себя увидала она мертвый труп — так ей подумалось, — лежавший на полу, раскинувшись: тело как тело, разве что одна нога уперта в землю, как бывает, когда лежат в постеле, поднявши одно колено (как лежу теперь я). Долго смотрела она на него, но тут сие печальное зрелище внезапно прекратилось; по всеобщим рассказам, то был призрак убитого человека, однако сам я иного мнения: то был убийца, живший в старину, что возвратился на место своей былой славы.

Тут же, в Ангел-ренте, близь Ретклиффской дороги, был варварски убит господин Барвик: ему перерезали горло и раскроили голову с правой стороны, разбивши череп, — полагаю, сделано сие было с помощью молотка или иного сходного орудия. Женщина, что разносит чанами эль и пиво по частным домам в тех краях, слыхала выкрики жертвы и его губителя, и сам я, ходя средь сих проулков, по-прежнему слышу такие голоса, эхом разносящиеся у реки: опомнитесь, возможно ли больного человека бить, конец тебе пришел, Господи, не надо, чорт бы тебя побрал, да ты, видать, не помер еще. Убийцу впоследствии повесили закованным в цепи рядом с местом преступления — потому и назвали его Красною скалою, иначе — Ретклиффом, сию пристань для повешения напротив моей церкви, где тела проклятых омывает вода, покуда не распадутся на части от воздействия времени. Многие, идя на смерть, выкрикивают Иисус, Мария, Иисус, Мария, однакожь был один мальчишка, что убил все свое семейство в Беттс-стрите: его привезли в цепях на пристань, дабы повесить, и он, увидавши виселицу, сперва рассмеялся, но после принялся бредить и изрыгать проклятья. Чернь едва удержалась от того, чтобы не разорвать его на куски; впротчем, им было известно, что, ступи они на те же камни, где насмерть прикончивают прегрешителей, им и самим предстоит испытать краткую агонию. Уничтожение подобно снежному кому, что катится вниз по холму, ибо груз его увеличивается от собственной его быстроты, и так же распространяется болезнь. Когда тут повесили в цепях женщину по прозвищу Пиявка, то в суматохе, поднятой, чтобы на нее поглазеть, насмерть была раздавлена сотня народу. Стало быть, когда Картезианцы и новые Философы рассуждают о своих опытах, твердя, что служат миру и покою человеческой жизни, сие есть великая ложь: покою никакого не было, да и миру не будет. Улицы, коими они ходят, суть самые те, где дети ежедневно умирают либо кончают жизнь на виселице за кражу шестипенсовика; сии господа желают заложить основательныя начала (так они сами сие называют) для своих многочисленных опытов, не понимаючи, что землю полнят трупы, сгнившие, а иные гниющие.