Клеман спрыгнул на землю и поправил накидку. Как мальчик и говорил Аньес, он собирался в последний раз проникнуть в тайную библиотеку в надежде отыскать трактат Валломбро-зо. Монахини соберутся в церкви, где будут весь день молиться, и у него, при известной доле осторожности, появится шанс попасть в аббатство незамеченным до рассвета. Он немного испугался, когда его дама рассказала о своем странном свидании с аббатисой. Элевсия де Бофор поведала ей о пожаре, об испорченных манускриптах. Каких? В какой библиотеке? В тайной или открытой для всех?
Аньес надела серое шерстяное платье, собираясь идти на утреннюю мессу, начинавшуюся сразу после всенощной1. В церкви соберется вся деревня. Она безуспешно попыталась прогнать грустные мысли, одолевавшие ее вот уже несколько дней, и поправила накидку. Сегодня же она отправит записку своему сводному брату, потребовав, чтобы он немедленно привез Матильду в Суарси. Второе письмо она пошлет Монжу де Брине. Она уведомит бальи о своем поступке и попросит его силой привезти дочь, если Эд откажется это сделать добровольно. Дама де Суарси не заблуждалась. Она скоро потеряет влияние на дочь, ведь через несколько месяцев Матильда станет совершеннолетней. И тогда девочка наверняка потребует, чтобы вплоть до замужества опекуном ее был Эд. Могут ли пять месяцев изменить душу? Аньес сомневалась в этом. Она была достаточно честной, чтобы признаться самой себе: главной для нее оставалась уверенность, что она сделала все возможное, чтобы спасти дочь от пагубного влияния дядюшки.
Грустные мысли растревожили Аньес, и она молча упрекнула себя за это. Матильда, думы о которой прежде придавали ей силы, которая была смыслом ее существования, теперь лишала мать душевного равновесия, решимости бороться и энергии. А ведь раньше Аньес работала не покладая рук, не давая себе отдыха, словно крестьянка. По вечерам она в изнеможении падала на кровать, едва сдерживая слезы отчаяния, готовые вот-вот хлынуть из ее глаз, терзаясь немым вопросом: чем она будет кормить своих челядинцев завтра? И каждый раз она обретала силы и мужество, думая о Матильде и Клемане. По сути, они заставляли ее жить. Но однажды родная дочь попыталась толкнуть мать в объятия смерти.
Перестань! Перестань хныкать и жаловаться на судьбу!
Я не могу. .
Нет, можешь. Если сосредоточишься, а не будешь причитать как старуха. Вспомни, каково тебе было в зловонном застенке. Вспомни, как тебе удалось удержать жизнь, едва не покинувшую тебя?
Прекрасные воспоминания. Я цеплялась за свои самые прекрасные воспоминания. Но Матильда...
Перестань. Твою жизнь озарили другие прекрасные воспоминания. Мадам Клеманс де Ларне, Клеман и теперь он.
Он? Что я знаю о нем?
А с каких пор тебе понадобилось знать, чтобы знать?
И тут вмешалось волшебство. Она вновь увидела графа Ар-тюса, бледного как саван, неистового и вместе с тем нежного и взволнованного. Их последние фразы до сих пор звучали в ее ушах:
— Три слова, мсье. И ничего больше. Речь идет только о трех словах...
— А если... если бы вы сами не были способны их произнести?
Аньес топнула ногой. Обольститель, очаровательный дуралей! Какими же нудными становятся мужчины, когда боятся показать свои чувства! Даже самые умные из них отчаянно запутывают себя и потом не знают, что и сказать.
Он произнесет их, эти три слова. Аньес дала торжественную клятву в этот день Рождества Христова.
«Клеман, мой дорогой ангел! Возвращайся скорее. Я так корю себя за то, что посоветовала тебе нанести последний визит в Клэре. Что станет со мной без тебя, моя Клеманс?»
Аньес открыла дверь, обитую гвоздями, и спохватилась. Надо было бы надеть манто, пусть до часовни рукой подать. Вот уже несколько дней стояли сильные морозы. Она толкнула тяжелую дверь, стукнувшую о наличник, и огляделась вокруг в поисках манто с подкладкой из меха выдры.
Шум. Приглушенное эхо шагов над ее головой. Клеман ушел до рассвета. В любом случае, он был таким легким, что из своей спальни она никогда не слышала звука его шагов. Хрупкая лестница, возведенная им, не выдержит взрослого, тем более пухленькой Аделины или могучего Жильбера. Кто-то проник с улицы? Зачем? Незнакомец услышал, как она вышла из спальни, и только потом сделал несколько шагов? В таком случае громко стукнувшая тяжелая дверь ввела его в заблуждение.
Аньес испугалась. В мануарии она была одна. Да и кто мог бы услышать ее крики? Аделина хлопотала на кухне, закрыв тяжелые двери. Она готовила теплое вино с медом и хлеба, замешанные на молоке, которые Аньес раздаст после того, как их благословит каноник, брат Бернар. Слишком далеко, чтобы она могла услышать голос своей госпожи.
Аньес на цыпочках прокралась в ротонду, в которую упиралась восточная стена ее покоев. Это маленькое помещение служило гардеробной и отхожим местом. Там она взяла короткий меч, подаренный баронессой де Ларне. Конечно, с таким оружием нельзя было одолеть грозного разбойника, но, как любила повторять ее нежная покровительница, «женщина, преисполненная решимости защищаться, вполне может произвести неизгладимое впечатление на шайку обычных прохвостов». Встав посреди комнаты, слегка расставив ноги, она ждала, не спуская глаз с двери. Она слышала, как наверху незнакомец ходит взад-вперед. Вдруг что-то заскользило по полу. Незнакомец передвинул соломенный тюфяк, на котором спал Клеман, потом табурет. Он методично обыскивал мансарду. Это не вор, поскольку вся обстановка красноречиво свидетельствовала о бедности жильца. К тому же какому болвану могла прийти в голову безумная мысль забраться в мануарий, зная, что он за это поплатится головой? Вновь раздались шаги. Незнакомец подошел к люку, к которому Клеман прикрепил свою лестницу.
Затаив дыхание, Аньес сжимала головку эфеса дамского меча. Треск, звук упавшего тела. Одна из перекладин не выдержала, и незнакомец свалился на пол. Хотя в комнате царил ледяной холод, Аньес чувствовала, как с ее лба стекает пот. Она вытерла правую руку о платье, чтобы еще крепче сжать меч.
Тяжелая дверь медленно распахнулась. Аньес напряглась, готовая прыгнуть, понимая, что эффект неожиданности — самый серьезный ее козырь.
Высокий человек прокрался внутрь. Он закрыл дверь и обернулся. Аньес застыла на месте от изумления. Впрочем, насколько Аньес могла судить по внезапно побледневшему лицу мужчины, он изумился не меньше, чем она.
— Рыцарь?
— Мадам...
— Но... что вы делаете в Суарси, в моей спальне... Почему вы проникли сюда как вор?
Он пристально смотрел на нее, не зная, что ответить. Ему было стыдно, и вместе с тем он восхищался ею. Она была... такой, какой и должно. Величественной, с поднятым мечом, готовой к бою, но не жестокой.
Аньес взяла себя в руки. Теперь ее голос звучал властно:
— Ну, рыцарь! Я требую, чтобы вы немедленно все объяснили!
— Мадам, к сожалению, я не могу дать вам приемлемого объяснения. Впрочем, мои угрызения совести могут сравниться лишь с моим замешательством.