— Вранье! — сказала она, не сдаваясь и продолжая начатую линию.
Он шагнул к ней.
— Стойте, где стоите!
Он остановился как вкопанный.
Она уловила какой-то сильный исходящий от него запах — пахло какой-то химией, что-то знакомое и в то же время странное. Что это?
— Я уже говорил вам, — спокойно сказал он, — что вам не следует меня бояться.
— Что вам от меня надо?
— А что такое?
— Чего вы хотите? — Последние слова она почти выкрикнула.
Он нахмурился с таким видом, будто счел этот ее всплеск неразумным и препятствующим уже начавшим складываться отношениям.
— Я уже говорил, что хочу видеть вас своей гостьей.
— Гостьей? В каком смысле?
Он запнулся в некоторой нерешительности.
— В смысле... в том смысле, чтобы вы несколько дней пробыли у меня.
Несколько дней?
Да-
Сколько именно?
Три.
— Три дня. До вторника?
— Да.
— А потом?
— А потом можете лететь домой.
— Во вторник вы меня отпустите?
— Да. Отпущу.
— Вот так просто отпустите? Он кивнул.
— А здесь как это будет?
Он опять нахмурился, как бы не совсем понимая вопрос.
— Как это будет? Вы станете проводить время в моем обществе.
Пауза.
Проводить время в вашем обществе? И это все?
Все.
— Спать с вами я не стану, так и знайте, — сказала она резко, почти грубо. — И если вы попытаетесь тронуть меня хоть пальцем, я убью вас. Понятно?
Он пожал плечами, словно скучно было даже предполагать такое.
— Я и не собираюсь вас обижать, — терпеливо пояснил он. — Если б собирался, я давно бы уж это сделал.
Наступило молчание.
—А если я откажусь остаться? Если скажу «нет» ?
Он промолчал. Слова были излишни. Без паспорта, без денег, без билета. В доме, затерянном неизвестно где, с запертыми дверями и окнами. Он прав. Даже обсуждать это бессмысленно.
Три дня. Три дня, а что потом? Возможно, минует какая-то трагическая годовщина? Может быть, это так? Но он ей столько лгал, что верить ему сейчас нет оснований. Ладно, не важно! Важно то, что будет потом.
— Хорошо, — холодно проговорила она. — Значит, вот чего вы хотите. А теперь скажу, чего хочу я. Я хочу позвонить дочери. Поговорить с ней по телефону, сообщить, что я жива и здорова. Понятно? Больше не скажу ничего. Я это обещаю. Но если вы не позволите мне этого, и немедленно, я не сойду с этого места и не пожелаю выходить из этой комнаты, что бы вы ни делали и сколько бы меня здесь ни держали. Так что с обществом тогда ничего не получится. Вы меня поняли?
Секунду он глядел на нее в упор, потом отвел взгляд, и ей почудилось даже, что он вот-вот улыбнется.
— А если вы позвоните, то останетесь? Она набрала побольше воздуха.
— Да, тогда я останусь, — сказала она, потому что одна ложь тянет за собой другую, а после никто не упрекнул бы ее во лжи.
Он сделал шаг в сторону, пропуская ее вперед, и вышел вслед за ней из комнаты.
Отсутствие — Суббота, днем
От секса они перешли к любовной игре иного рода, на этот раз — к словесной, исследуя прошлое друг друга, словно то было тело возлюбленного, и каждый вопрос вызывал очередное откровение или желание подчиниться — занятие это было опаснее, чем секс, потому что труднее было определить, когда следует остановиться, чтобы сохранить чувство защищенности.
— Значит, ты так ему и не сказала?
— Нет.
— Ты не считала, что он имеет право знать?
— Я уже говорила тебе, что он уезжал. Что между нами все было кончено. Он бы потребовал, чтобы я сделала аборт.
— Ты в этом уверена?
— Уверена.
— А что бы ты почувствовала, если бы сейчас он все узнал?
— Каким образом?
— Да не знаю... каким угодно. Воскресным днем ты гуляешь с ней в парке, и навстречу вам по дорожке вдруг движется он с семейством. Поравнявшись, вы делаете вид, что не заметили друг друга, но он смотрит на тебя, потом на нее — и вот вам, пожалуйста; дочка, о существовании которой он ничего не знал!
— Ох-ох! Она совсем на него не похожа. А он никогда не отличался наблюдательностью.
Перевернувшись на спину, она устремила взгляд вверх, на потолок. Хоть солнце уже и перевалило за пик яркости и было не столь сокрушительно, жалюзи в комнате были еще спущены. Постель казалась призрачным ковчегом среди раскаленных волн зноя. Она наслаждалась редкостным ощущением физического комфорта, словно приподнятая в воздух в чьей-то гигантской надежной горсти.
— Так что это было? Секс? Вас так тянуло друг к другу?
— Наверно. Связь наша была очень сексуальной.
— Как сейчас?
— Нет. Не как сейчас. По-другому, — А как именно?
— Думаю, тут большую роль играло предвкушение. То, что мы никогда не знали, когда удастся встретиться. Собственно, в постели все было не так уж грандиозно. Но если ждать так долго, как ждала я, это было не столь уж важно.
— Думаешь, ты была в него влюблена?
Она представила себе, как медленно, один за другим, разжимаются пальцы этой горсти. Похоже на полет. И все прекрасно, если только не смотреть вниз. В таком положении она может делать или говорить что угодно. Даже самые горькие воспоминания сейчас не страшны.
— Влюблена? Не знаю, что означает это слово. Знаю только, что временами я не могла думать ни о чем другом. Каждый вечер я только и надеялась, что он освободится и позвонит. Это было как болезнь, недуг, от которого не хочешь избавиться. Наверное, это и есть влюбленность, думаю, что так.
— И тебя она пугала, эта болезнь?
— Временами. Временами он даже и не нравился мне, И сама я себе не нравилась. И в то же время я ощущала бешеную радость — радость жизни, радость... не знаю, как сказать... опрометчивости, что ли... как будто с цепи сорвалась. Раньше со мной такого не случалось... Словно вдруг наполниться жизненными соками!
Конечно, несмотря на всю надежность этой горсти, она знала, что может и сверзнуться вниз, упасть. Упасть может каждый, и это подстерегает всех и всегда. Уж сколько лет теперь она беспокоится не столько за себя, сколько за Лили. Сейчас же, паря во времени и пространстве, она ощущала себя не столько матерью, сколько любовницей. Она перешла некую грань, и чувство риска также вызывало радость. Именно за этим она и приехала сюда. Ей это стало ясно. С возвращением, Анна, думала она, с возвращением!