Жизнь венецианского карлика - читать онлайн книгу. Автор: Сара Дюнан cтр.№ 84

И вдруг у меня на пути появляется маленький ребенок. Он уставился на меня вытаращенными глазенками и не двигается, словно прирос к земле. Взмывший вверх бокал оказывается слишком далеко от меня и слишком близко к малышке, и на этот раз я не успеваю поймать его. Он падает наземь и разбивается у ног девочки. Я быстро подхватываю остальные, а потом опускаюсь на корточки рядом с ней, чтобы убедиться, что осколки ее не задели. Но нет, девочка цела и невредима. Похоже, она даже нисколько не испугалась. Она совсем крошечная, а в таком возрасте самостоятельно держаться на ногах — уже достижение, и ножки у нее почти такие же кривые, как у меня. Но примечательна она не своим малым возрастом, а наружностью. У нее бледная, очень бледная кожа, на голове корона из буйных кудряшек, таких светлых, что они кажутся почти белыми, а глаза карие, похожи на две крупные миндалины, и смотрят они на меня очень внимательно, но без малейшего страха. Я улыбаюсь — скорее глазами, чем губами, и медленно протягиваю девочке один из уцелевших бокалов, и она какое-то время рассматривает его, а потом вытягивает ручку и дотрагивается до него. И в тот миг, когда она это делает, из толпы вдруг выбегает женщина и отчаянно зовет малышку по имени. Убежавший ребенок и звук бьющегося стекла — это встревожило бы любую мать. Когда она врывается внутрь людского кольца, где мы стоим, склонившись над бокалом, ребенок поворачивается и глядит на мать.

Я тоже.

Как странно, что глаз способен вобрать столько в одно мгновенье! На самом деле, сложись все иначе, я бы, пожалуй, не узнал ее вовсе. Коса расплетена, волосы высоко подобраны заколками, а вокруг щек вьется несколько непослушных прядей. Ей очень идет такая прическа, потому что держится она иначе: ее тело внезапно избавилось от болезненной сутулости, и она стройна и гибка, как лоза. Она очень хороша собой. Это я запомнил точно — и не забуду до самой смерти. Но сейчас я не успеваю сказать ей об этом, потому что она стремительно бросается к девочке и, схватив ее, крепко прижимает к груди, их головы смыкаются, лиц не видно. А потом она начинает так же ожесточенно протискиваться обратно сквозь толпу. Только малышка отчаянно сопротивляется. Ее оторвали от игры, и она извивается, верещит и вырывается из рук матери, так что женщина вынуждена приподнять лицо, хотя на столь краткий миг, что я сам не до конца уверен в том, что все рассмотрел. Кожа у нее такая же гладкая и белая, как всегда. Но глаза — глаза другие! Если раньше они казались провалами в пустоту, затянутыми молочной пленкой, то теперь они живые и сердитые. Она в тот же миг снова склоняется над ребенком, но уже поздно.

— Елена!

Я произношу ее имя громко и четко, и хотя я никогда прежде не обращался к ней по имени, оно словно прошивает ее насквозь, так что, встрепенувшись, она невольно поднимает на меня взгляд, и наши глаза на долю секунды встречаются. Клянусь, она испытала тот же приступ страха, что и я, хотя теперь-то я понимаю, что для нее все обстояло гораздо хуже — ведь это ее жизнь, не моя, рухнула в то самое мгновенье. Глаза у нее, конечно, нездоровы, они покраснели, как при раздражении или воспалении, но я отчетливо увидел зрачок — маленький и темный.

Похоже, Коряга — не только крепкая молодая женщина, не страдающая от горба или искривления позвоночника, она еще и зрячая.

Наступил миг паралича, словно мир замер и все застыли на месте вместе с ним. Даже ребенок затих. И вдруг — снова движение, она прорывается сквозь толпу и уносится прочь, прижимая к груди ребенка. А я все еще не могу восстановить дыхание. Дыхание и вместе с ним дух.

Не слепая! Коряга — не слепая!

Зрители уже проявляют нетерпение; интерлюдия окончена, и они ждут новых фокусов, нового представления. Когда же ничего не происходит, толпа начинает расходиться. Пространство вокруг меня расчищается. И вскоре я остаюсь один, лишь издалека несколько любопытных продолжают наблюдать за мной.

Коряга не слепа и не увечна. Она — мошенница, шарлатанка, обманщица. Эти слова ударяют меня по хребту, будто удары молота, и у меня в основании позвоночника возникает огненный узел боли. Что она мне однажды сказала? Что боли в спине меня мучают оттого, что туловище у меня тяжелее, чем ноги.

О Боже! Я-то считал ее тогда такой умной! Еще бы — знать то, чего не можешь видеть. Земля вокруг меня усеяна осколками разбитого бокала, на краях которых солнце, и они сверкают и переливаются в пыли, словно мелкие алмазы. Я подбираю один осколок и сжимаю руку в кулак. Я чувствую, как острые края впиваются мне в ладонь. Я испытываю облегчение от того, что стекло больно ранит мне руку. Коряга — обманщица, да проклянет ее Господь! Она видит так же хорошо, как все остальные. Она мошенница. Мы обманывались. Я разжимаю кулак и вижу осколок, обагренный кровью. Поднимаю ладонь выше и гляжу, как солнце играет на этом кусочке. Уже не бриллиант, а рубин! Цветное стеклышко. Мои мысли тяжело падают, будто плоские камни в воду, и рябь от каждой новой мысли лишь усиливается.

Цветное стекло. Ну конечно. Недалеко от моста Риальто есть лавочка, где продается только лучшее муранское стекло. Там на витрине выставлен корабль-парусник — круглая венецианская галера в миниатюре, выполненная столь безупречно, что видны даже снасти между мачтами, сработанные из тончайших стеклянных пузырьков, растянутых в нити. Все, что продается в той лавке, сделано из стекла, которое притворяется чем угодно, только не стеклом. Часто эти изделия дороже самих предметов, которые они изображают, — например, гроздь красного винограда, изготовленная столь искусно, что на ягодах даже воспроизведен солнечный блеск. Изящные безделушки для богачей. Но есть там и кое-что подешевле, что привлекает толпы покупателей. Это корзинка, полная поддельных драгоценностей — ярких, кричащих, грубых. Но иногда фальшивые цветные камни — рубины, изумруды — выглядят более убедительно, разумеется, если вам неизвестно, как выглядят настоящие камни, ибо невозможно подделать внутреннее сверканье бриллианта. Ходит даже слух, будто, если знаешь, куда пойти, и заплатишь побольше…

Достаточно сказать, что я не видел этих камней, когда относил сокровища из нашего пухлого кошелька к ростовщикам в те давние времена.

Коряга родилась на Мурано. Она больше других понимала, каково могущество стекла. Она — стройная молодая женщина, не хромая и не слепая. Как и та бледная, миловидная молодая женщина с прямой осанкой, что принесла украденный у нас рубин нашему еврею, и, глядя ему в глаза, рассказывала слезливую историю о щекотливом положении, в котором оказалась ее госпожа.

Меня продолжает мучить боль в спине, но ум снова принимается за работу. Я снова переношусь в наш старый дом на канале, в то злосчастное утро. По другую сторону канала из окна высунулась косоглазая ведьма-соседка, а Коряга сидит на кровати моей госпожи. Это обычная для тех дней ситуация — мебели у нас не хватало. Она смешивала различные мази и при-тиранья из баночек, расставленных повсюду вокруг, и руки ее без конца сновали во всех направлениях. А когда никто не смотрел в ее сторону, наверное, и туда, где под матрасом, между рейками кровати, был спрятан кошелек с темно-красным рубином, качество которого, без сомнения, мгновенно распознал бы всякий, кто хорошо разбирается в драгоценных камнях. И этот камень — если только знать надежного умельца в надежной мастерской — можно подделать достаточно искусно, чтобы, к примеру, обмануть его владельцев.