В компании куртизанок - читать онлайн книгу. Автор: Сара Дюнан cтр.№ 17

— Потому что, когда моя госпожа спросит тебя, как все было, ты расскажешь ей именно это.

Она выплевывает остатки пищи, которые шлепаются на стол рядом с моей рукой. Я не обращаю на это внимания, запускаю руку в кошель и, вытащив золотой дукат, кладу его между нами на стол.

— Если ты расскажешь ей то, что я говорил, если расскажешь эту историю так, что моя госпожа поверит в нее, тогда обещаю, что, кроме этой монеты, у тебя каждый день будет мясо на столе, а ко Дню всех святых — новое платье. И что до самой смерти о тебе будут печься и заботиться, а не выбросят на свалку.

Старуха неуклюже тянется за монетой.

— Но…

А поскольку жонглер, даже давно не упражнявшийся, при желании движется с обезьяньей ловкостью, то я уже перегнулся через стол и вплотную приблизил лицо к ее лицу — она и вскрикнуть не успела.

— Но если ты этого не сделаешь… — Она повизгивает, но все равно слышит меня, ведь мой рот так близко от ее уха, что она попросту не может не различать каждого моего слова. — Обещаю тебе, что ты умрешь гораздо раньше и еще будешь жалеть о том, что я — не просто крыса. Только к тому времени ты уже лишишься кончиков пальцев и на тебе будет столько укусов, что это заставит людей диву даваться — что за бесы отгрызли тебе титьки, пока ты спала.

Сказав это, я широко разеваю рот, так что старуха, хоть и отшатывается назад, успевает разглядеть два верхних отшлифованных и острых клыка, коими я чрезвычайно горжусь.

— Ну вот, — говорю я, отодвинувшись от Мерагозы и бросив покатившуюся к ней яркую монетку, — а теперь давай поговорим о Коряге.

Ее нет так долго, что я уже начинаю думать, не сбежала ли она с моим дукатом. Но даже когда я угрожал ей своими крысиными клыками, она не согласилась взять меня с собой. Похоже, эту целительницу вызывают только записками и приходит она только к тем, с кем знакома или о ком слышала. Уже сгущаются сумерки, когда Мерагоза наконец приводит ее. К тому времени моя госпожа снова уснула, поэтому они приходят ко мне на кухню.

Большую часть жизни я наблюдал за тем, как меняются лица людей, когда я вхожу в комнату. Я так свыкся с этим, что мгновенно отличаю страх от омерзения или даже от напускной жалости, которые успевают промелькнуть у них на лицах в первое мгновенье. Поэтому содрогаться, а не вызывать содрогание для меня — ощущение новое.

На первый взгляд она кажется совсем маленькой, как девочка, но вскоре становится ясно, что виной тому отчасти дефект позвоночника, искривленного влево, так что она все время горбится, и одно плечо у нее выше другого. Возраст определить трудно, ведь постоянная боль наносит людям — особенно молодым — больше урона, чем необузданные наслаждения. В ее случае ущерб коснулся больше ее тела, чем лица. Зато при виде ее лица, красивого и одновременно внушающего ужас, сердце замирает. Кожа бледная, как у призрака, и гладкая, само лицо не костлявое и достаточно миловидное… пока она не взглянет на тебя. Ибо глаза у нее словно у покойницы, восставшей из гроба; это настоящие бездны смерти — большие, белые, широко распахнутые и покрытые млечной пленкой слепоты.

Даже я, привычный к оторопи, вызываемой уродством, чувствую, как меня охватывает страх перед безумием, которое я вижу в этом взгляде. Однако она, в отличие от меня, избавлена от того, чтобы лицезреть, как мир глазеет на ее увечье. В самом деле, это как будто не тревожит ее. А если она что-то и ощущает, то ничем этого не показывает. Я встаю, чтобы поздороваться с ней, и предлагаю ей стул, но она отказывается.

— Я пришла к моне Фьямметте. Где она? — Она стоит передо мной неподвижная, настороженная, словно комната каким-то образом все-таки видна ей.

— Она… она наверху.

Девушка решительно кивает.

— Тогда я сразу поднимусь к ней. А вы… ее слуга, верно?

— Э-э… да, слуга.

Тут она наклоняет голову набок, словно затем, чтобы лучше расслышать мой голос, и слегка хмурится.

— Насколько вы малы ростом?

— Насколько я мал ростом? — Я так ошарашен ее прямотой, что парирую, не успев подумать: — А вы насколько слепы?

Я замечаю в дверном проеме Мерагозу. Старуха усмехается. Черт! Ну конечно.

— Мне уже известно, что вы карлик, сударь. — Теперь Коряга почти улыбается, хотя улыбка у нее выходит кривоватая. — Но если бы я даже этого не знала, об этом нетрудно догадаться. Стул сдвинулся, когда вы встали, а вот голос по-прежнему раздается отсюда. — И она опускает руку, указывая в точности высоту моего роста.

Я поражен, хотя все еще чувствую себя уязвленным.

— В таком случае вам уже известно, насколько я мал ростом.

— Но ведь у вас только руки и ноги короткие, верно? А туловище как у взрослого мужчины.

— Д-да…

— А лоб очень крупный? Как будто изнутри круглым концом прорастает баклажан?

Баклажан? Иногда, в минуты самодовольства, я воображаю, что мой лоб похож на купол воинского шлема. Впрочем, сравнение с баклажаном, пожалуй, тоже довольно меткое.

— Извините, но в лекаре нуждаюсь не я, — говорю я резко. Я не желаю забавлять Мерагозу перечнем моих недостатков.

— Бучино! — раздается с лестницы голос моей госпожи. — Это она? Она пришла?

Коряга снова наклоняет голову, на этот раз еще сильнее, — чтобы уловить, откуда именно исходит звук; она похожа в это мгновенье на птицу, которая прислушивается к трели, зазвучавшей поблизости. Она поворачивается, и обо мне все забывают.

Я наблюдаю снизу, как они бросаются друг другу навстречу с почти детской радостью. Моя госпожа слезает с постели и протягивает к ней руки. Может быть, Коряга и старше, но в последний раз они виделись, наверное, еще девочками. Господи, сколько с тех пор всего произошло! Наверняка госпожа перескажет мне потом то, что сейчас услышит. А Коряга, которой пальцы заменяют глаза, принимается ощупывать мою госпожу: и тело, и лицо, а потом голову. Ее пальцы легко касаются зазубренных краев шрама, перебирают струпья, немедленно находят плохо затянувшуюся рану, которая сбегает ко лбу. Ощупывание длится довольно долго, и в комнате уже чувствуется напряжение. Мы все молчим, даже Мерагоза настороженно затихает рядом со мной, выжидая, что же скажет Коряга.

— Тебе следовало бы послать за мной раньше.

Ее голос прозвучал тихо, и я замечаю, как в глазах моей госпожи вспыхивает страх.

— Мы бы непременно это сделали, да вот только у нас были другие дела: мы спасались от смерти, — заявляю я твердым тоном. — Означает ли это, что вы нам не в силах помочь?

— Нет, — отвечает она, оборачиваясь в мою сторону; мне уже знаком этот резкий поворот головы. — Это означает, что лечение займет больше времени.

С той самой ночи моя госпожа спит на чистых простынях, согретая ложью Мерагозы, которую та поведала ей с тем же удовольствием, с каким до этого рассказала мне правду. За ней присматривает похожая на слепого воробышка калека, чьи мази и порошки издают такой едкий запах, что всякий раз, как она приходит к нам, я скорее спешу выбраться на затхлый городской воздух.