— Citta del Vaticana? Prego?
[50] —
сказал он, подняв трубку. Человек на другом конце провода говорил по-итальянски
очень быстро, но с легким акцентом. Телефонисту этот акцент был знаком — с
таким налетом швейцарского французского говорили по-итальянски гвардейцы из службы
охраны. Но звонил совершенно определенно не гвардеец…
Услышав женский голос, телефонист вскочил со стула,
расплескав свой чай. Он бросил взгляд на красный огонек коммутатора и убедился,
что не ошибся. Внутренняя связь. Звонившая была в Ватикане. Нет, это, видимо,
какая-то ошибка, подумал он. Женщина в этих стенах? Да еще в такой вечер?
Дама говорила быстро и напористо. Телефонист достаточно
много лет провел за пультом, чтобы сразу распознать pazzo.
[51]
Нет, эта женщина не была сумасшедшей. Она была взволнована, но говорила вполне
логично.
— Il camerlengo?
[52] — изумленно
переспросил телефонист, лихорадочно размышляя о том, откуда, черт побери, мог
поступить этот странный звонок. — Боюсь, что я не могу вас с ним
соединить… Да, я знаю, что он в кабинете папы… Вас не затруднит назвать себя
еще раз? И вы хотите предупредить его о том, что… — Он выслушал пояснение
и повторил услышанное: — Мы все в опасности? Каким образом? Откуда вы звоните?
Может быть, мне стоит связаться со службой… Что? — снова изумился
телефонист. — Не может быть! Вы утверждаете, что звоните из…
Выслушав ответ, он принял решение.
— Не вешайте трубку, — сказал оператор и перевел
женщину в режим ожидания, прежде чем та успела сказать что-то еще.
Затем он позвонил по прямому номеру коммандера Оливетти. Но
может быть, эта женщина оказалась… Ответ последовал мгновенно.
— Per l'amore di Dio!
[53] — прозвучал
уже знакомый женский голос. — Вы меня соедините наконец, дьявол вас
побери, или нет?!
* * *
Дверь в помещение штаба швейцарской гвардии с шипением
уползла в стену, и гвардейцы поспешно расступились, освобождая путь мчащемуся
словно ракета Оливетти. Свернув за угол к своему кабинету, он убедился в том,
что часовой его не обманул. Виттория Ветра стояла у его стола и что-то говорила
по его личному телефону.
«Che coglione che ha questa! — подумал он. — Чтоб
ты сдохла, паршивая дрянь!»
Коммандер подбежал к двери и сунул ключ в замочную скважину.
Едва распахнув дверь, он крикнул:
— Что вы делаете?
— Да, — продолжала Виттория в трубку, не обращая
внимания на Оливетти. — Должна предупредить, что…
Коммандер вырвал трубку из рук девушки и поднес к уху.
— Кто, дьявол вас побери, на проводе?
Через мгновение прямая как столб фигура офицера как-то
обмякла, а голос зазвучал по-иному.
— Да, камерарий… — сказал он. — Совершенно
верно, синьор… Требования безопасности… конечно, нет… Да, я ее задержал здесь,
но… Нет, нет… — повторил он и добавил: — Я немедленно доставлю их к вам.
Глава 39
Апостольский дворец является не чем иным, как конгломератом
зданий, расположенных в северо-восточном углу Ватикана рядом с Сикстинской
капеллой. Окна дворца выходят на площадь Святого Петра, и во дворце находятся
как личные покои папы, так и его рабочий кабинет.
Лэнгдон и Виттория молча следовали за коммандером по
длинному коридору в стиле рококо. Вены на шее командира швейцарской гвардии
вздулись и пульсировали от ярости. Поднявшись по лестнице на три пролета, они
оказались в просторном, слабо освещенном зале.
Лэнгдон не мог поверить своим глазам. Украшающие помещение
предметы искусства — картины, скульптуры, гобелены и золотое шитье (все в
прекрасном состоянии) — стоили, видимо, сотни тысяч долларов. Чуть ближе к
дальней стене зала в фонтане из белого мрамора журчала вода. Оливетти свернул
налево, в глубокую нишу, и подошел к одной из расположенных там дверей. Такой
гигантской двери Лэнгдону видеть еще не доводилось.
— Ufficio di Papa, — объявил Оливетти, сердито
покосившись на Витторию. На девушку взгляд коммандера не произвел ни малейшего
впечатления. Она подошла к двери и решительно постучала.
«Папский кабинет», — подумал Лэнгдон. Он с трудом мог
поверить, что стоит у входа в одну из самых священных комнат всего
католического мира.
— Avanti, — донеслось из-за дверей.
Когда дверь открылась, Лэнгдону пришлось прикрыть глаза
рукой, настолько слепящим оказался солнечный свет. Прежде чем он снова смог
увидеть окружающий мир, прошло довольно много времени.
Кабинет папы напоминал бальный зал, а вовсе не деловой офис.
Полы в помещении были из красного мрамора, на стенах красовались яркие фрески.
С высокого потолка свисала колоссальных размеров люстра, а из окон открывалась
потрясающая панорама залитой солнечным светом площади Святого Петра.
Великий Боже, подумал Лэнгдон. Вот это действительно то, что
в объявлениях называется «прекрасная комната с великолепным видом из окон».
В дальнем конце зала за огромным резным столом сидел человек
и что-то быстро писал.
— Avanti, — повторил он, отложил в сторону перо и
знаком пригласил их подойти ближе.
Первым, чуть ли не строевым шагом, двинулся Оливетти.
— Signore, — произнес он извиняющимся
тоном. — No ho potato…
[54]
Человек, жестом оборвав шефа гвардейцев, поднялся из-за
стола и внимательно посмотрел на посетителей.
Камерарий совершенно не походил на одного из хрупких, слегка
блаженного вида старичков, которые, как всегда казалось Лэнгдону, населяли
Ватикан. В руках он не держал молитвенных четок, и на груди у него не было ни
креста, ни панагии. Облачен камерарий был не в тяжелое одеяние, как можно было
ожидать, а в простую сутану, которая подчеркивала атлетизм его фигуры. На вид
ему было под сорок — возраст по стандартам Ватикана почти юношеский. У
камерария было на удивление привлекательное лицо, голову украшала копна
каштановых волос, а зеленые глаза лучились внутренним светом.