Бастион одиночества - читать онлайн книгу. Автор: Джонатан Летем cтр.№ 69

— И сколько ему стукнуло?

В самом начале, придя сюда с Горацием и остальными его подружками, она одарила хозяина робкой улыбкой. На ней было облегающее длинное платье с множеством пуговок на одном боку, туфли-лодочки с высокими каблуками и бряцающие серьги в ушах. Ноги росли почти от ушей, а ресницами она напоминала древних египтянок. Это был типичный образчик женщин Горация, но, наверное, из новеньких. Скорее всего Гораций позвонил ей сегодня по телефону и сказал: «Хочешь познакомиться с Барреттом Рудом-младшим? Певцом из „Дистинкшнс“? Надень что-нибудь этакое, детка». Вот она и натянула это платье, заранее предвкушая, сколько пуговок ему придется расстегивать.

Все говорило само за себя. Даже пело, если прислушаться.

Едва переступив порог, она начала суетиться: приглушила свет, полезла по ящикам в поисках свечи и все их обшарила бы, если бы Барри не сказал, что свечей нет. Тогда, сняв с плеч накидку, она бросила ее на лампу, и на потолке легла жуткая тень — разинутая зубастая пасть.

— Ты, случайно, не знакома с цыганами из «Флитвуд Мак», а, крошка?

Она опять улыбнулась, прошла к кухонной стойке, где Гораций рассыпал кокаин, изящно вдохнула дорожку порошка, прижав к носу палец с накрашенным ногтем.

Барретт не заострял на ней внимание. Поставил пластинку Стиви Вандера «Путешествие по таинственной жизни растений» и сам принялся оценивать качество кокаина. Другая девочка спросила у него о «Золотых дисках» на камине, и Барри ответил, что там должны были бы стоять еще четыре штуки. Его уже не злило это, все осталось в прошлом. Разговаривая о пластинках, он смотрел на молчаливую девицу, которая, в свою очередь, наблюдала за ним, хотя и делала вид, что ей все равно, — вела обычную игру. Торопиться не следовало, молчаливых всегда можно разговорить, если не спешить. Эта девочка неожиданно проявила интерес к его сыну, переводя разговор на тему инстинкта размножения.

Замечательно, крошка. На эту тему мы обязательно побеседуем вдвоем.

— Семнадцать. Представляете? Я совсем старик, — ответил Барретт.

Он сидел в своем кресле, обхватив руками затылок, широко расставив ноги. Девочки, устроившиеся на ковре, могли спокойно заглянуть ему в шорты, но его это ничуть не смущало. Пожалуйста, угощайтесь. Пришли сюда поглазеть на меня — любуйтесь. Я настоящий.

— А где же сам новорожденный? — проворковала одна из девиц.

Барретт взглянул в сторону лестницы.

— Позовите его.

За окном разразилась июньская гроза. Занавески колыхались, повеяло свежестью.

В ту ночь, в шестьдесят третьем, когда родился его сын, тоже шел дождь.

— Его зовут Мингус, — сказал Барретт.

Девица изумленно посмотрела на дверь — как будто Барри держал там сына под арестом.

— Весь первый этаж в распоряжении Мингуса, — объяснил он. — Я хотел позвать его сегодня, но он опять болтался на улице. Сукин сын почти не живет дома. Но от грозы, наверное, убежал. Или скоро убежит. — Блаженно прикрыв глаза, он пропел, имитируя шепелявость Эла Грина: — Не выношу дни, когда по стеклу дождь, меня уносит в прошлое, бросает в дрожь…

Девица набралась храбрости, подошла к двери и нерешительно, будто все еще не веря, позвала мальчика. Минуту спустя, словно собака, он поднялся к ним — в своей запятнанной армейской одежде, с нечесаными волосами, скрученными в жгуты — предшественники дредов. Девочки принялись рассматривать его, говоря «мм» и «хм», подзадоривая мужчин.

— Что? — спросил Мингус.

— Густофер, приятель, как поживаешь? — поинтересовался Кроуэлл Десмонд, подставляя Мингусу ладонь, по которой тот хлопнул с явной неохотой. — Почему я никогда тебя не вижу, дружище?

— Гус поднимается сюда, только если хочет стащить у меня пластинку или поживиться травкой, — сказал Барри. — Общаться с нами у него нет желания.

— Твой отец сказал, у тебя сегодня день рождения, — скептически произнесла девушка, похожая на цыганку.

Мингус кивнул.

— Что ты молчишь, будто воды в рот набрал? Представься девочкам.

Она протянула руку.

— Эланда.

— Э-э… Мингус.

— Эланда и Эмингус, — сказал Барри. — Да вы у нас близнецы.

Кроуэлл Десмонд, наполнявший кокаином стеклянную трубочку у раковины, заржал, как лошадь.

— Очень смешно, Барретт, — негромко проговорил Мингус.

— Прекрати называть меня Барретт. И взгляни на себя: опять ты в этом хипповско-вьетнамском дерьме. Вороват бы у меня шмотки, вместо пластинок.

Эланда села на софу, где уже устроились две другие девицы. А Мингус остался стоять посреди комнаты. Последняя песня на пластинке закончилась, и игла ушла на немую кольцевую дорожку возле наклейки в центре. В комнате воцарилась тишина, разбавляемая лишь тихим скрипом: вероятно, и до остальных гостей дошло наконец, у кого день рождения. Или это гроза заставила вдруг всех замереть. Барри чувствовал себя виноватым, хотя знал, что вряд ли уговорит Мингуса провести этот день в их компании. Мерзкие ощущения грызли душу.

Между ними была кровная связь, но никто, кроме него, не знал всех подробностей этой истории.

Никто не знал мать мальчика. Она оставалась неизвестным фактором.

Грязная армейская одежда скрывала стройную, уже не детскую, а мужскую фигуру Мингуса. Он косился на окно, вероятно, мечтая снова оказаться на улице. Когда Барретт в последний раз внимательно смотрел на него? Трудно сказать. По негласному обоюдному соглашению, неизвестно когда заключенному, они обычно вообще не глядели друг на друга. Барри не хотел задумываться, каким он сам видится сыну и этой девочке, Эланде, — с отросшими ногтями, брюшком и потолстевшей шеей. Если бы не кокаин, он вообще превратился бы в жирную свинью, в карикатуру Исаака Хайеса.

Надо было встать и встряхнуться, потанцевать хотя бы, а он все сидит, как приклеенный к креслу, как тысячефунтовая гора мяса.

Его вдруг опять наполнило то чувство жизни. Никакими другими словами он не мог это назвать.

— Ладно, Гус, это я так, шучу. Присядь. Мы собрались здесь, чтобы отпраздновать день рождения, друзья. Десмонд, смени же наконец чертову пластинку.

Мингус в нерешительности топтался на месте.

— У тебя внизу друзья? Ну так веди их сюда.

— Нет, простоя…

— Он, Эланда, иногда забавляется с белыми мальчиками.

Барретт сказал это просто так, ничего особенного не имея в виду. Но комната замерла, и Младшего обволокла тишина. В воздухе пахло озоном, как обычно во время грозы. Барретту показалось, еготело наполнили свинцом. Надо было начать танцевать, но музыка не играла; внезапное чувство жизни разрасталось, а вместе с ним как будто увеличивался и он сам. Если бы эта девочка, Эланда, подошла к нему сейчас, то выглядела бы по сравнению с ним маленьким котенком. По телевизору однажды показывали, как рождается и устраивается в сумке детеныш кенгуру — размером с грецкий орех. Мать для него — целая планета. Такой планетой сейчас ощущал себя и Барретт. Чем дольше он сидел в кресле, тем огромнее становился.