Приди, сладкая смерть - читать онлайн книгу. Автор: Вольф Хаас cтр.№ 31

— Макс, — сказал спасатель.

Некоторые думают, Макс — это от Максимилиана. Но в игре в кости это, конечно, производная от максимума. Больше двадцати одного очка при игре в кости ничего быть не может, это абсолютный максимум, кто-то когда-то так решил, и так навсегда и осталось. Сначала нормальные комбинации, потом двойной пас, потом двадцать одно, а потом уже ничего.

А теперь вот такая тонкость в правилах игры, потому что игра еще не кончилась. Вот я и говорю: хорошее дело полицейское образование. Потому как максимум и тем не менее не безнадежно.

Слушай внимательно, это непросто. Если один игрок говорит «макс», то следующему участнику еще остается несколько возможностей.

Скажем конкретно: если Бреннер поднимет стаканчик, а спасатель соврал, то спасатель проигрывает. Или еще совершенно особая возможность: Бреннер, не заглядывая под стаканчик, может передвинуть его дальше, Ватцеку. И тогда тот вынужден будет заглянуть под стакан, хочет он этого или нет.

А потом все еще остаются две возможности. Либо под стаканом и в самом деле лежит двадцать одно, и тогда Ватцек проиграл, потому что поднял стакан над правильным числом.

Или же, что гораздо более вероятно, спасатель соврал. Тогда, значит, соврал не спасатель, а тот, кто сидит посередине, то есть Бреннер, потому что струсил и не поднял стакана и застудил себе геморрой между двух стульев.

Вот как много возможностей. Но ни одна из них не осуществилась. Потому что спасатель встал и вызвал подъемник для продуктов.

— Пока я не узнаю, что именно мой брат рассказал Молодому, вы побудете тут в подвале, — сказал он. — Единственный выход здесь — это лифт. И мы его выведем из строя. Пока вам не придет что-нибудь в голову по поводу моего вопроса.

Бреннер подумывал даже, не объяснить ли Штенцлю, что целью убийц была Ирми, а вовсе не его брат. Но, во-первых, он ему вряд ли поверил бы. А во-вторых, у Штенцля были другие заботы. Я не имею в виду двойную бухгалтерию. Просто у него вдруг возникли совершенно другие заботы.

Разговаривая с Бреннером, он стоял спиной к лифту. Поэтому он не сразу увидел то, что уже заметил Бреннер. Ведь лифт был не пустой. Он был битком набит, прямо как бочка с селедкой. Набит двумя толстыми рабочими-бетонщиками. У одного руки за спиной были связаны его собственным ремнем — по крайней мере, это не так смешно выглядело. Но у другого руки были прижаты к пояснице поясом, на котором блестели золотые буквы: ESCAPADE.

Потому что быть того не может, чтобы у такого толстого бетонщика было такое острое колено, чтобы у тебя сразу же сломалось ребро. Колено бетонщика там, наверху, в Golden Heart, казалось таким острым только потому, что между коленом и ребром Бреннера в нагрудном кармане у него лежал его глок, А если тебе на пистолет давит колено стокилограммового рабочего-бетонщика, то ребро переломится за здорово живешь.

Конечно, тогда рабочие сразу же отобрали его глок. Это они правильно сделали. Только не следовало им расслабляться и оставлять его просто так в Golden Heart. Рабочие-бетонщики были просто крепкие парни, с пистолетом они связываться не собирались. В глубине души это были очень добрые люди.

С пистолетом в руке их, конечно, даже Ангелика победить могла. Сначала она под прицелом заставила одного связать другого, а потом сама связала оставшегося своим поясом ESCAPADE. У него пряжка такая совершенно особенная, и ты в два счета оказываешься совершенно беспомощным.

Пока оба обескураженных бетонщика рассказывали всю эту историю спасателю Штенцлю и Ватцеку, подъемник опять пришел в движение.

А ведь интересно! По сравнению с мясистым коленом бетонщика глок Бреннера казался очень острым, тонким, впивающимся в ребра. Но в изящной руке Ангелики пистолет опять казался неуклюжим и грубым.

Ангелика вернула Бреннеру его глок. И как только руки у нее освободились, она тут же — хвать — и разрезала своими острыми ногтями клейкую ленту, связывавшую Берти.

Шеф Союза спасения выглядел таким огорченным, как будто у него полностью ампутированы губы. И я тебе скажу, это вполне понятно в такой ситуации.

Потому как было запланировано, что он и Ватцек сейчас пойдут по своим делам, а рабочие-бетонщики выведут из строя лифт, а Берти с Бреннером побудут в подвале и смогут поразмышлять над вопросом Штенцля.

А вместо этого ушли Бреннер и Берти.

А Ангелика сверху поставила шах и мат лифту.

А Союз спасения и бетонщики до следующего вечера томились в подвале Golden Heart.

В последнее время много носятся с луной: влияние луны на стрижку волос, на любовную жизнь и все такое. А уж про увеличение числа аварий в полнолуние всю жизнь все знали.

Но что интересно, все, что известно всем, на самом деле неправда. Потому как статистика и тому подобное доказывает: в полнолуние аварий даже меньше, потому что освещение лучше. А водителю «скорой» для этого не нужна даже статистика, тебе свой собственный опыт подсказывает, что луна ровным счетом ни при чем. Другие вещи ты очень даже чувствуешь по увеличению вызовов, но тут следует все-таки различать: духота и высокое давление — это да, фен дует — да, а луна — нет.

А по-настоящему важными оказывались, конечно, и вовсе другие вещи. Скажем, начало сезона отпусков, или выдача аттестатов с самоубийствами школьников, или, скажем, праздник на Дунайском острове со смертностью от алкоголя. К полнолунию это не имеет никакого отношения.

Но надо же, чтобы в этот раз праздник на Дунайском острове пришелся как раз на полнолуние, это ведь вдвойне опасно. Теперь политики опять все будут сваливать на полнолуние.

И еще кое-что не имело отношения к полнолунию. То, что Бреннер, после того как Ангелика и Берти перевязали ему ребро, отправил их спать, а сам спать не лег.

— Алло? — Клара подняла трубку, только когда Бреннер заставил телефон позвонить не меньше десяти раз.

— Так поздно, а ты еще не ложилась, — сказал Бреннер, ну, вроде того прорываясь вперед.

— А-а, Симон, — выдохнула с облегчением Клара.

— Так меня давно уже никто не называл, — вырвалось у Бреннера, потому как на «скорой», конечно, только по фамилии, да и Николь говорила ему только «Бреннер», ужасно, но такие вещи случаются в жизни.

— У тебя сейчас твоя обычная сентиментальная полоса? — Она зевнула от души и, еще не закончив зевать, проговорила: — Но я тебя могу успокоить. После двух всегда становится лучше. Два часа — это самый пик сентиментальности.

— Э, да ты в этом здорово разбираешься, сдается мне.

— Я в последнее время часто ночами не сплю.

Бреннер уже видел, как и к самой Кларе полным ходом приближается сентиментальная полоса.

Но Клара вместо это вовсе не сентиментально:

— Ты чего хочешь-то?