Час волкодава - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Зайцев cтр.№ 38

– А киллер? Как же киллер, который чуть не расстрелял нас в затылок? Он не вяжется в твою схему.

– Еще как вяжется! Морским узлом! В «Синей Бороде» работают специалисты высокого класса. Едва раскололся Красавчик, были подняты из архивов материалы «по Чумакову» полугодовой давности. Ребят интересовало, откуда взялась моя нескромная персона, объявившая себя «крышей» лоха доктора. Откуда у рядового реаниматолога, по совместительству ветеринара, может взяться крутая «крыша»? Первое предположение – я послан Тузановичем. Ребята навестили Тузановича, поимели с ним проникновенную беседу, о которой Борис Николаевич до конца жизни под пыткой никому не расскажет. Ребята умеют заставить человека забыть о себе, у Бори жена, сын, уверен, к нему подобрали нужный ключик. Им, этим ключиком, и вскрыли Тузановича, принудили быстро и по делу соображать, и тот же ключик потом, после беседы, закрыл на замок рот хозяину ЦКБ. Борис Николаевич сообщил о последнем с тобой телефонном разговоре. Дескать, поехал врач Миша по такому-то адресу к раненому волкодаву, и больше я, Тузанович Б. Н., от Чумакова М. В. никаких вестей не имел. И никакой «крыши» я, скромный труженик ветеринарии, Чумакову не предоставлял, а что до адреса больного волкодава, извольте записать, диктую по регистрационному журналу. Последовала рутинная, обязательная проверочка, и ребятам повезло. Бабушки у подъезда дома, где я арендовал жилплощадь, сообщили – никаких волкодавов в нашенском доме отродясь не водилось, а физически здоровый вежливый мужчина с недавних пор проживает в такой-то квартире. Подняться по лестнице, позвонить в мою дверь, послушать тишину, а потом оставить на лестнице засаду – сам бог велел. Так и сделали. Вручили оперативнику твою, Миша, фотографию из собственных архивов, дали задание: увидишь – мочи. И доктора, и мужика-волкодава. Безусловно, было бы эффектней, если бы тебя арестовали дома, возле хладного трупа Красавчика, но, в конце концов, какая разница, попадем мы к ментам мертвыми или живыми? Не вдаваясь в подробности, кто я и что я, и мне, заодно с тобой, подписали смертный приговор, ибо основная цель противной стороны – не выяснять загадки моей личности, а, как уже было сказано, – замкнуть ментов на разборках вдали от «Синей Бороды», увести следствие к сольным делам Красавчика, к «семеркам». Отсюда и взрыв в баре «Три семерки». Процент следственных работников, обремененных высшим образованием, на сегодняшний день низок до безобразия. Следователями работают бывшие воспитательницы детских садов, экс-бухгалтеры и так далее. Куда им до профи из «Синей Бороды», там собралась компания отставных майоров и капитанов Прониных вкупе с Джеймсами Бондами и разными там Рэмбо вперемежку со Штирлицами. Десяток умных, матерых, хватких суперспециалистов... Сейчас уже, правда, не десяток, а чуть меньше. Троих я из игры вывел. После первого трупа рано или поздно мы должны были додуматься до идеи визита к Тузановичу с вопросом, кому он, паскуда, продал адрес на «комиссарах». Нас ждали, нам подписали смертный приговор. Но такой наглости, что вместо Тузановича мы пожелаем побеседовать с оперативником «Синей Бороды», от нас явно никто не ожидал. На тебе, Миша, клеймо лоха, меня ребята держат за тупую груду мускулов. Нас мечтали как можно скорее отправить на стол к патологоанатому в погонах, не с первой, так со второй попытки, раз уж не вышло чисто подставить и засадить в кутузку. Гордые профессионалы забыли, что и на старуху бывает проруха. В данном случае я как раз эта самая «проруха» и есть... Не поленюсь повториться – я живописал сейчас намеренно гротесковую и упрощенную картину происходящего. От истинной она может отличаться так же, как картинка с тремя медведями на конфетной обертке отличается от полотна Шишкина в Третьяковской галерее. Многое я придумал на ходу, например, численный состав «Синей Бороды». Однако, ежели я и ошибусь, то не на порядок. Погрешность моих измышлений – плюс-минус двадцать процентов, уверен. Я стремился донести до тебя, партнер, суть произошедшего. И теперь хочу знать, насколько я преуспел. Задавай вопросы, Миша. Чем их будет меньше, тем лучше. Тем выше будет моя самооценка как рассказчика-объясняльщика. Спрашивай.

Миша не стал сразу же сыпать вопросами. Сидел, курил, обдумывал услышанное, глядя в окно пустыми глазами. Прокатившись по полукругу МКАД, «Волга» свернула с кольца и пожирала километры подмосковной дороги. Впрочем, не пожирала, а точнее будет сказать – пережевывала не спеша. Погода отвратительная, скользко, видимость, как из погрузившегося в трясину батискафа. Такими темпами до загородной резиденции Сан Саныча партнеры доберутся лишь к утру. А что делать? В России две беды – плохие дороги и дураки-камикадзе, которые гоняют по дурным российским дорогам, как по трекам «Формулы-1». «Тише едешь – дальше будешь» – одна из самых мудрых отечественных поговорок.

– Я задам тебе только один вопрос, Сан Саныч.

– Спасибо. Сочту твою скромность комплиментом талантливому рассказчику.

– Кто ты, Сан Саныч? Ты обещал рассказать о себе.

– Ого! Рано я обрадовался. Серьезный вопросик. Предполагает монолог часа на два.

– Время есть. Тащимся со скоростью сорок кэмэ в час, а впереди путь поболее восьмидесяти километров.

– Хм... Резонно. Ладно. Раз обещал – расскажу. Все без утайки. Ты станешь первым человеком, кому я исповедуюсь. Психоаналитики утверждают – исповедь помогает здоровью, а у меня, кроме здоровья, «Волги», дачки да энной суммы в баксах, ничегошеньки в жизни не осталось. Не нажил к старости ни жены, ни детей. Вся надежда на собственное здоровье в будущем... То, о чем я стану говорить, лучше никому не пересказывать. Бессмысленно – тебе все равно простой смертный не поверит, а случись нарваться на непростого человека, за пересказ моей истории можешь поплатиться. Я не пугаю. Предупреждаю. Сейчас, Миша, приторможу во-он там, у ларька, куплю бутылочку «Пепси», чтоб в горле не пересохло от говорильни, и начну вещать...

– Я родился после войны. В Белоруссии. В большом поселке со статусом города. Нас у матери было четверо. Все, кроме меня, низкорослые, худенькие, под стать отцу. А я получился кряжистым и широким в кости, пошел в материнскую породу. Поэтому отец меня недолюбливал, и детство я провел на хуторе у деда, отца матери. Хутор в три дома на речке Тресне. Детей, кроме меня, – никого. Мужики да бабы. И работа от светла до темна. Работал я, сколько себя помню, наравне со взрослыми. По малолетству, естественно, все больше на подхвате, а как дорос деду до плеча, так начал вкалывать без всяких поблажек. Я рос в целом здоровым мальчиком, но случалось, болел маленьким. Лечила бабка заговорами да травами. Водила к шептунье в соседнюю деревню, заботилась, старая, чтоб я взрослый позабыл о болезнях. Так и случилось. После восьми лет я практически не болел. Много позже, уже совсем взрослого, меня исследовали медицинские светила и удивлялись моей экстраординарной иммунной системе. А чему удивляться-то? В деревнях испокон веков не было никаких докторов, а крестьяне до дремучей старости ходили за плугом да жито жали. Детство на свежем воздухе, парное молоко, мед в сотах, физические упражнения на меже да с топориком плюс гены. Мой дед в свои восемьдесят кулаком быка убивал. Но я был сильнее деда. Я был выродком в своем роде. Рос ненормально сильным. Силенок – хоть отбавляй, а голова детская – дурная, мозги заповедные. В одиннадцать лет родители забрали меня с хутора. В районном отделе образования какой-то дотошный чинуша выяснил, что в семье таких-то взрослый мальчик не получает должного начального образования. Родителям дали втык, а меня, Маугли с хутора, определили в первый класс, в одиннадцать лет вместе с семилетками. Первого сентября, в девять утра, я пришел в школу. Через несколько часов меня увезли в милицию. На первой в моей жизни перемене, через сорок пять минут после начала занятий, ко мне пристали «старшие» ребята – по сути, мои ровесники, заканчивающие семилетку. Приключилась детская драка. Откуда мне, дикарю, было знать, что городские такие хлипкие и что такое детская потасовка. Я и дрался-то впервые в жизни. На хуторе не до баловства было, да и со сверстниками я до того не общался. Сдуру поломал ребра двум мальчикам. Одному зубы выбил. Все передние начисто снес. Директор школы вызвал милицию. Я бежать. Дурачок, хотел сбежать обратно на хутор. Одного мильтона, выбегая из серого школьного здания, я опрокинул. Другому ударил кулаком в живот и чего-то порвал в кишках. Меня все же скрутили, сунули за решетку. Не знаю, как бы сложилась дальше моя судьба, но я, пацан, угодил в камеру с урками и мелкими приблатненными гопниками. У одного над губой была вытатуирована точка. Повзрослев, я узнал: точка над губой – знак вафлера, сиречь минетчика. Дядька, помеченный позорным знаком, решил поизгаляться над мальчиком, попользовать мальца в попку. И я его убил. Он полез ко мне, я, отбиваясь, схватил его за щеки и крутанул ему башку. Сломал шею... Потом милиционеры хотели перевести меня в отдельную камеру, а я снова решил убежать. Пихнул конвоира, он упал, я расшиб ему ударом ноги голову. На меня навалились всем отделением. Долго били сапогами, сунули в карцер. Неделю я сидел без воды, без еды. Не знаю, кому настучали менты про аномально сильного ребенка, не ведаю, как слух о вундеркинде-силаче дошел до тех людей, что забрали меня из карцера. И почему-то обрадовались, когда я, измученный семью днями голодовки волчонок, снова попытался убежать.