Все горят в аду - читать онлайн книгу. Автор: Джон Ридли cтр.№ 12

Или дело в другом? Догадка по-паучьи вкралась в замутненный недоумением рассудок Чэда. Может, дело не в том, что Яну чего-то не хватало? Может, у него было всего слишком много? Может, он достиг той точки, когда жизнь теряет цену или ее, жизни, вдруг начинает не хватать.

Но если ни слава, ни деньги и ни женщины, тогда что нужно человеку?

У противоположной стены: стол. На столе пустое место. Пустота, кричащая о недавнем вторжении, провал, где несколько часов назад помещался неведомый Чэду цифровой плеер.

И эта пустота пела сиреной, которая звала Чэда, тянула его к себе.

Под ногой что-то хрустнуло. Коленный рефлекс заставил Чэда поднять ногу и одновременно наклонить голову. Чэд поднял с пола именную бирку. Гастроном "24/7", гласила она. А внизу: "Парис".

* * *

Видеосалон – утро.

Девица за прилавком. Девятнадцатилетнее белое отребье в своем наичистейшем виде: без примесей, без добавок, не тронутое бесконечным этническим разнообразием города – Лос-Анджелеса, – в который она перебралась из каких-нибудь универсамизованных районов Центральной Америки, еще недавно называемых домом. Белым отребьем девушка была благодаря резиновым шлепанцам: она носила их с "ливайсами" и топом на бретельках, сползавших с плеч, обнажая сливочно-розовую, боящуюся загара плоть. Белым отребьем она была также из-за волос – грязно-белых, хотя и высветленных, взбитых, завитых, вздутых... До расчески тут явно дело не доходило – по крайней мере, до расчески, имеющей хотя бы минимальное представление о текущей моде.

Магазин был открыт, но посетители отсутствовали. Для тех, кто берет напрокат видеокассеты, было рановато. Девица коротала время, мусоля пестрый голливудский журнальчик. Не затрудняясь чтением немудреных статеек, она обмирала в экстазе над страницами, где роскошные кинозвезды в роскошном антураже выполняли свое прямое назначение – хорошо выглядели. Ничего более осмысленного, чем штампованные гламурные фотки, она воспринять не могла. Мечта всей жизни.

Настоящее. Белое. Отребье.

По существу, единственным, что отягощало порой ее порожнюю грязно-белую головенку, был вопрос, куда девать жвачку во время совокупления. Но в данный момент даже этой зачаточной мысли там не наблюдалось.

Вошел Парис.

– Никель на месте? – спросил он.

Девица не подняла глаз. Она закричала в комнату, кое-как отделенную от магазина занавеской:

– Никель, Парис пришел.

– Он один? – раздался бесплотный голос Никеля. На этот раз девица приподняла голову. Ей это настолько тяжело далось, как будто голова была налита свинцом. Устало взглянула на Париса. Опустила голову:

– Ага.

Никель:

– Пусть пройдет.

– Пройдите.

– Благодарю.

Парис пошел искать человека за занавеской.

В глубине магазина была комната. В комнате стояли ряды металлических полок. На полках – видеомагнитофоны. К каждому видеомагнитофону были подведены – так, что образовывалась электростена движущихся изображений – десятки телевизоров, показывающих одну и ту же шероховатую, дрожащую, заметно расфокусированную картинку.

За столом сидел человек. Это был Никель. Невысокий мужчина среднего возраста. Скорее всего, он был моложе, но у него имелась лысина и лишний вес, так что тактичнее было бы считать его именно мужчиной среднего возраста, а не довольно еще молодым мужчиной, который неважно выглядит. Никель сидел за столом и чрезвычайно старательно наклеивал бирки – ксерокопированные клочки бумаги – на коробки от видеокассет. Он был похож на Лысуна, дефективного гнома-слизняка на подхвате у Санта-Клауса. Парис:

– Здорово, Никель.

Никель:

– Здорово, приятель. – Кивок в сторону электростены. – Только что несколько новых Спилбергов скачали.

– Как ты ухитрился?

Он же еще в кино идет.

– Послал мальца с портативной камерой. С экрана снял.

– С экрана?

– Ну. Только иногда дети смеются и камера дергается, а так нормально.

– Дерьмово видно, – заключил Парис.

Никель был из тех людей, которые мало за что готовы стоять горой в этой жизни. Когда у тебя избыточный вес, ты лысеешь и проводишь время в залитой искусственным светом задней комнате, тебе не очень сподручно принимать жизнь близко к сердцу. Но род деятельности, который Никель считал своим ремеслом – во всем мире это называется "пиратским производством", – был его маленьким, неподвластным закону закоулком Империи развлечений. И к своему ремеслу он относился очень серьезно.

– Но-но, – проворчал Никель, злобно сверкнув узенькими глазками. Для убедительности он поднялся с табуретки, но, встав на ноги, оказался еще ниже. – Хочешь на цифровом диске со стереозвуком – жди одиннадцать месяцев и плати тридцатку. А хочешь первым, хочешь по-быстрому – дуй ко мне. – Он косо наляпал на коробку очередной клочок. – Так чем я могу тебе помочь? Новый фильм Копполы не желаешь? – Никель кивнул на ряд телевизоров, воспроизводивших перемещения каких-то бесформенных пузырей по серебряному экрану.

– Нет, – сказал Парис. – Нет, я тут собрался немного бабок срубить.

– Малыш, все в твоих руках. Каковы планы на эту неделю?

– Кассета. Перепишешь мне?

– А чего у тебя?

– Это не видео. Аудио.

– Музыка? – Никель почесал физиономию, поскреб ногтями прыщи. Если у тебя нелады с внешностью, у тебя нелады со всем. – Я музыку больше не качаю, но, пожалуй, помочь смогу. Что-нибудь нормальное?

– Ян Джерман. Ну, этот тип из "Власти соблазна" или как их там.

Никель ядовито хихикнул:

– Да, брат. Ты чего, из гнилого пня с улитками вылез?

– С улит?.. – Парис недопонял.

– Сейчас все кинутся этот хлам толкать. Чего там у тебя, концерт, что ли?

– Нет, это... Этого еще никто не слышал...

– Что?

– Как ты сказал, из гнилого пня...

– Никто не слышал?

Парис и Никель словно слились в глубоком поцелуе непонимания, переметывая комок замешательства туда-обратно.

Парис сказал:

– Да я тут прикинул, может, это чего-нибудь стоит. Шлепнем пару копий, толкнем...

– Погоди! Ты что сейчас сказал – этого никто не слышал?

– Это новые вещи. У меня есть его новая запись.

– Новая... – Никель понимал все меньше.

– Ага. Новая. Он только что записал. Я же говорю, этого еще никто не слышал. Я прикинул – скачаем, несколько сотен сделаем.

Коробка от кассеты вместе с клочком, который должен был ее украсить, за несколько секунд до этого выпал из руки Никеля, его пальцы онемели, потеряв чувствительность. Никеля укололо новое и крайне острое ощущение – реакция на запах денег. Это было тактильное ощущение алчности.