Поднимите мне веки - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Елманов cтр.№ 56

После третьей делегация из числа особо приближенных, то бишь Самохи, десятников и Дубца, ссылаясь на то, что перегородка сильно глушит звуки, стала умолять, чтобы я вышел наружу – уж больно душевная песня.

Пришлось уважить, и... не пожалел.

Признаться, глазам не поверил, когда после исполнения «Песни о борьбе» все того же любимого мною Высоцкого я увидел не только восторг на лицах, но и слезы, выступившие на глазах у некоторых ребят.

Они деликатно, украдкой стекали по щекам невозмутимого Дубца, ручьем лились у Ждана, а Самоха, по-моему, даже не затаил дыхание, а вообще перестал дышать.

Не берусь утверждать, что это моя заслуга. Скорее всего, тут наложилось множество обстоятельств – и романтическая обстановка, и необычность исполнения, ибо так на Руси еще никто не пел, да и диковинный музыкальный инструмент тоже сыграл свою роль.

Но главное, как мне кажется, слова. Думается, если бы я просто произносил бы их, не пользуясь никаким музыкальным сопровождением, эффект был бы тот же самый, ну разве чуть-чуть слабее.

Впрочем, столь же горячо они приняли и другую – веселую «Сказку о вепре». Я специально выбрал именно ее, чтоб получился контраст, да и интересно было посмотреть, как станут реагировать.

Оказывается, юмор русским народом всегда воспринимается одинаково горячо. И без разницы, какой на дворе век – двадцать первый или семнадцатый. Разумеется, если это стоящий юмор.

Честно говоря, когда я сам услышал ее впервые, то даже тогда она вызвала у меня лишь улыбку, не больше. Но тут ратники так заразительно покатывались от смеха, что и мне еле удавалось сдерживаться, дабы не присоединиться к ним на середине очередного куплета.

Одинец же, по-моему, и вовсе напрудил в штаны, поскольку едва только закончилась песня, как он сразу, в чем был, ринулся в реку, заявив, будто ему надобно немедля остыть, иначе брюхо сомлеет, и проторчал в воде подозрительно долго, слушая следующие три песни за бортом и изредка шумно фыркая оттуда, словно расшалившийся водяной.

Играть пришлось допоздна – не отпускали.

Приказать, конечно, слушатели, кроме разве что одной из них, были не в силах, это моя привилегия, но смотрели ратники так умоляюще, что я не выдерживал и в ответ на немые просьбы нехотя говорил: «Ну все, теперь последнюю, и пора отдыхать, а то завтра рано подниматься».

Под конец, уже не обращая внимания на их взгляды, я встал и хотел сурово заявить, что последняя песня исполнена, но тут напоролся на умоляющие глаза царевны.

И ты, Брут!..

Думаю, что было уже за полночь, когда мне на помощь пришла травница и властно – не поспоришь – заметила:

– А ить ваш воевода не железный – ему тож почивать хотца, да и царевне на покой надобно.

– А завтра? – робко спросил Самоха.

– Завтра, – задумчиво повторил я и, представив, как будут с непривычки болеть пальцы, уже хотел было сказать, что придется устроить перерыв, но вновь не устоял перед этим безмолвным красноречием и ответил уклончиво: – Мы и без того сегодня не столь уж много проплыли, а учитывая, что недоспите, то и завтра много на веслах не наработаете. Нам же позарез через три дня надо выйти к Волге.

– Коли надо, стало быть, выйдем. Назначай завтрашний рубеж, княже, и ежели не доплывем, то никаких песен, – твердо произнес Самоха и оглянулся на остальных. – Верно я сказываю?

Все дружно и радостно загомонили, принявшись в один голос уверять, что они запросто куды хошь, лишь бы...

– Согласен, – кивнул я.

Играть мне назавтра по-прежнему не хотелось, так что я, припомнив собственные расчеты и населенные пункты маршрута, не задумываясь назвал... Волок Ламский [54] .

Присвистнул лишь один Травень, который до прихода в полк как раз и занимался речными перевозками, а потому хорошо знал, какое количество верст отделяло назначенный мною следующий пункт ночевки от места нашего нынешнего ночлега.

– Это ж до Рузы еще сколь, да опосля по Волошне, да там тащить струг до Ламы – нипочем не поспеть, – заметил он.

– Это нам-то не поспеть? – хмыкнул Самоха. – Да мы куды хошь поспеем. Главное, чтоб ты сам повернул вовремя в эту свою Рузу да опосля в Волошню, а уж мы расстараемся...

И расстарались...

Конечно, их потомки – я имею в виду своих современников – в росте и знаниях прибавили изрядно, что и говорить, но и утратили порядком. Во всяком случае, такой бешеной, всеиспепеляющей воли и неукротимого азарта мне ранее никогда и ни у кого в глазах видеть не доводилось.

Может, обстоятельств таких не было, не спорю.

Порою у меня создавалось ощущение, что мы уже не плывем, а летим над речной гладью, и до сих пор убежден, что моторная лодка, вздумай она с нами соревноваться, осталась бы позади, а если и обогнала бы, то так, на километр от силы.

И в таком стремительном темпе мы неслись весь день, так что я пришел к выводу – играть придется, хотя пальцы на левой руке действительно изрядно болели. Придется, даже если мои гвардейцы чуть-чуть недотянут, а я уже чувствовал, что недотянут.

Хотя как знать. Эти черти явно намеревались грести хоть до полуночи, а потому, после того как Травень уже в сгущающихся сумерках предупредил меня, что волок примерно через версту, пришлось остановить ребят.

Щадя самолюбие ратников, я пояснил причину:

– В самом граде нам останавливаться нельзя, так что придется тянуть еще несколько верст, а потому разницы, где останавливаться на ночлег, до него или после, нет.

– Так ведь ты ж сказывал, ежели не дотянем, то... – чуть не заплакал от огорчения Самоха.

– Дотянули бы, разве по вам не видно, – перебил я своего старшого, – поэтому играть все равно буду.

И сыграл.

Как ни странно, спустя минут десять боль куда-то улетучилась, словно и не было вовсе. А может, она просто махнула на меня рукой, потому что я сразу сказал ей – сколько ты ни пытайся, а гитару в сторону не отложу.

Часть песен пришлось исполнить из вчерашнего репертуара – уж очень просили гвардейцы их повторить, – но хватало и новых. Одну, между прочим, по заказу отца Антония, который хоть и внимательно слушал, но, не удержавшись, неодобрительно заметил, что у меня все сплошь мирское и ни одной духовной.

– Будет тебе и духовная, отче, – охотно кивнул я, но, прикинув, уточнил: – Почти духовная.

Ратники несколько разочарованно переглянулись, но возражать не посмели и с грустью уставились на меня, смирившись с тем, что я сейчас выдам какой-нибудь псалом. Но я не царь Давид, накатавший их, если верить Библии, целую кучу, а потому недолго думая вновь затянул Высоцкого.

Увы, но языческого там тоже хватало – птицы Сирин, Алконост, Гамаюн, – но хоть было указано, что они из сказок, зато все остальное... А когда я запел про купола, которые в России кроют чистым золотом, чтобы чаще господь замечал, то тут священник и вовсе прослезился, прокомментировав: