Поднимите мне веки - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Елманов cтр.№ 32

– И все! – жестко отрезал я. – Кроме того – это третье, самое последнее, – перед началом войны ты дашь письменное обязательство не трогать и не смещать принца Густава с его трона до самой его смерти, а также не препятствовать его назначению на должность наместника завоеванных земель князя Мак-Альпина и не смещать оного князя с этого поста в ближайшие десять лет. В нем же ты подаришь мне все пошлины с завоеванных земель на те же десять ближайших лет.

– Да хоть на двадцать! – выпалил он и заулыбался, лукаво погрозив мне пальцем. – Я уж и впрямь думал, что ты белая ворона, с коей не пойми как себя вести, а ты... – И уважительно одобрил: – Славно ты замахнулся, крестничек. Эвон на какое наливное яблочко зуб нацелил.

– На двадцать не надо, – отказался я. – Да и о яблоках тоже рано думать. Захват этих земель все равно что пересадка саженца яблони из шведского сада в наш. Яблоки на нем появятся как раз через десять лет, да и то лишь... при должном уходе, так что это срок для окончательного усмирения твоих новых подданных.

– Такой большой? – удивился он.

– Это местных эстонцев усмирять не надо, – пояснил я. – Непокорных давно вырезали, а остальные за триста лет привыкли ходить в холуях, поэтому им без разницы, кто их господин, лишь бы давали дышать хотя бы через раз и отбирали не все. Зато с горожанами иное. Там придется повозиться как следует, но я постараюсь управиться.

– Ты так рассуждаешь, будто уже все взял, – тихо произнес он.

Я пренебрежительно усмехнулся и громко отчеканил:

– При выполнении всех трех перечисленных мною условий я, князь Мак-Альпин, даю тебе свое твердое и нерушимое слово потомка шкоцких королей и... эллинского бога Мома, что спустя всего полтора года, если только ты, государь, не передумаешь...

Он возмущенно фыркнул, но я упрямо повторил:

– Если ты не передумаешь и подтвердишь свое повеление, то следующей зимой война будет начата, а еще через полгода, то есть уже к весне, во всех крупных городах Эстляндии, не говоря уж про Нарву и Ревель, встанут на постой русские стрелецкие гарнизоны. – И напомнил: – А сейчас мне пора собираться в Кострому и... готовиться к войне.

Дмитрий красноречиво протянул руку в сторону двери.

– Теперь не держу. – Но сразу, словно припомнив что-то, прищелкнул пальцами и с легкой улыбкой на лице чуть виновато заметил: – Но Квентина я думаю оставить – нужон он мне. – И пояснил: – Мне еще надлежит освоить несколько танцев. К тому же я собираюсь создавать новую печать вместо старой, да и герб надлежит обновить. Царь – это одно, а император – совсем другое.

– В его согласии, как мне кажется, ты не нуждаешься? – уточнил я.

– Отчего же. Не далее как ныне я сбираюсь к нему заехать и навестить болезного, вот и спрошу. А ты покамест прямо отсюда отправляйся к Басманову и вместях с ним обсуди самое неотложное из того, в чем зришь надобность в переменах. И впрямь лучше, ежели никто о том, что они исходят от тебя, ведать не будет.

И вновь я в очередной раз недооценил сластолюбивого мальчишку.

Мне бы сразу призадуматься, почему он уперся в отношении Дугласа и только ли в танцах, печати и гербе все дело, а я хоть и не принял все им сказанное за чистую монету, но решил, что он собирается поступить точно так же, как и в Путивле.

Учитывая же, что я не намерен строить против него заговоры, мне было все равно, останется ли в Москве заложник, ответственный за мои художества в Костроме, каковых не будет.

К тому же я пообещал Дмитрию такое, от чего у него настолько захватило дух и вскружило голову, что теперь можно было позволить себе и расслабиться.

А зря.

Как там сказала одна большая, неповоротливая, но всезнающая и всевидящая нечисть в гоголевской повести? «Поднимите мне веки! Не вижу!»

Вот и мне бы кто их поднял, только не нашлось таких, а сам я... не увидел.

Понял я свою ошибку лишь на следующий день, когда Дмитрий вначале уточнил предполагаемую дату нашего отъезда – через три дня, согласился на нее, а уж после этого окончательно выложил на стол свои карты, припрятанные в рукаве:

– Мыслю, что надобно и матери-вдове остаться. В Вознесенском монастыре келий в достатке – сыщется одна и для нее.

– Какой матери? – поначалу даже не понял я.

– Марии Григорьевне Годуновой, – хладнокровно пояснил он.

– Зачем?! – искренне удивился я.

– Негоже, чтоб невеста одна-одинешенька до свадебки пребывала, – пожал плечами Дмитрий. – Пущай близ нее хошь кто-то из родичей будет.

– Какая невеста?!

– Дугласа! – выпалил он и с любопытством уставился на меня.

– Ты имеешь в виду дочь царя Бориса Федоровича Годунова царевну Ксению Борисовну? – медленно и отчетливо, почти нараспев выговаривал я каждую букву, выгадывая время, чтобы хоть немного успокоиться – нельзя лезть на рожон, особенно когда от тебя ждут именно этого.

Получалось что-то вроде старого способа взять себя в руки, только вместо подсчета: «Один баран, второй баран, третий...» были иные слова.

– Ну конечно, – простодушно подтвердил Дмитрий. – Куда ж ей уезжать в Кострому, когда тут ее больной жених остается?

«Один баран, второй...» Хотя чего их считать, когда главным бараном оказывался не кто иной, как князь Мак-Альпин собственной персоной.

Лихо меня уделал государь – аж завидно. И вытянул обещание, которое хотел, и выставленных мною условий вроде как пока не нарушает – ни от чего нельзя отказаться, но и пакостить продолжает.

Однако я еще пытался сражаться.

– Не думаю, что это хорошая мысль, – заметил я. – Как мне кажется, Федор Борисович сочтет себя оскорбленным, услышав эдакое.

– Услышит-то он от тебя, а своему учителю он все готов простить, – усмехнулся царь. – Авось сглотнет и это.

– От меня? – удивился я – на возмущение сил уже не было.

– Ежели оное поведаю ему я, то престолоблюститель может помыслить невесть что, – пояснил Дмитрий, продолжая иронично улыбаться. – Зато ты и словеса потребные подберешь, и утешишь его, коль он на дыбки встанет...

Я слушал его с каменным выражением лица, и он осекся, сочувственно заметив:

– Чтой-то у тебя лик переменился. Прямо яко в Путивле стал, егда... головная боль одолевала. Не иначе как сызнова прихватило.

– Хуже, государь. Ныне у меня боль душевная, а она самая тяжкая, – пояснил я, в упор глядя на своего собеседника, вовсю упивавшегося триумфом.

– Ништо, – беззаботно махнул рукой он. – Душа, она отходчива. Авось угомонится.

Я еще попытался сопротивляться, заметив, что негоже брату, который теперь своей сестре «в отца место», покидать царевну. Пожалуй, не будет ничего страшного, если наш с ним отъезд несколько задержится.