Нешкольный дневник - читать онлайн книгу. Автор: Антон Французов cтр.№ 70

— Значит, еще и элементы садомазо. Учтем.

— Ты, Рома, не пизди слишком, — безо всякого выражения в голосе сказал Хомяк, прикрывая глаза, — если я с тобой почеловечески, так это еще не значит, что можно выдрючиваться как настоящий. Что это за «троечка», про которую ты, значит, говорил?

Не стояло у него упорно. Сначала что-то было торкнулось, а потом снова опало. Катя подняла белое, равнодушное лицо с яркими губами и сказала деревянно:

— Мертво, Игорь.

— Ну ладно, — сказал я, — сейчас зарядим маленький вуай-ер. Если у него и от этого не встанет, тогда херовато совсем.

И мы «зарядили». И подействовало. Хомяку хватило чуть ли не самой простой из «троечек», чтобы прийти в боевую готовность. Он смотрел на нас сначала прищурившись, потом склонив голову набок, а потом и во все глаза. Посмотреть было на что, особенно человеку с такими пристрастиями, как у Хомяка, то есть ни вашим ни нашим: ни на мальчиков толком не стоит, ни на девочек. Организовали микст — Катя легла на стол, свесив голову с края его, и, будучи лицом вверх, заглотнула глубоко мой член; пальцами одной руки она придерживала его у самого основания, а вторая рука была свободна и время от времени скользила по моей спине. Нагнувшись и склонившись над Катей, я уткнулся лицом между ее раскинутых ног и делал ей куннилинг, она показательно постанывала при этом и делала зазывные движения бедрами, и мой язык то углублялся меж ее влажными губами во влагалище, то скользил по внутренней стороне бедер. Гриб же подкатился ко мне сзади и по отработанной, верно, еще с тюрьмы привычке втиснулся, как это отвратительно пишут в порнографической литературе, в «шоколадную пещерку» (не так отвратителен анальный секс, как о нем говорят). Гриб пыхтел мне в ухо, накатывался-откатывал-ся, а своей волосатой лапой дергал и тискал Катину обнаженную грудь. Она же профессионально создавала впечатление, что ей невообразимо приятно (хотя после наркоты, быть может, и было приятно), а потом дотянулась свободной до вставшего: хомяковского члена и начала его онанировать. Хомяк замычал, выпученно лупясь на бутерброд-«троечку» из трех тел, а потом рывком оттолкнул мою голову и засадил свое затрепыхавшее-, ся хозяйство в Катину вагину Его волосатое брюхо колыхалось, вибрировало и трепыхалось, я и сейчас до последнего самого мелкого штриха помню ту отвратительную сцену… потому что после нее, нет, раньше! — еще до естественного окончания ее последовало это.

Гриб запыхтел с удвоенной энергией, потому что у него, видно, подступило… он стал прихватывать меня за горло, захват не давал мне возможности нормально дышать. Катя, которая продолжала лизать головку моего члена, время от времени прихватывая его в кольцо своих губ, как-то странно искривилась в этот момент, по-лягушачьи подтянула ноги к себе и, извернувшись, вдруг издала клокочущий звук., ее стошнило прямо на ковер у моих ног. Хомяк, не переставая вгонять в нее свой штырь, дико выругался и, задергавшись, буквально смахнул ее со стола на пол. Его задергало, и он кончил прямо на стол, а потом опустился на колени рядом с упавшей Катей и стал вытирать сперму о ее лицо. Она дергалась как в припадке эпилепсии. Хомяк вытерся, откинулся на ковер, Гриб прихватил меня за горло с такой силой, что я понял: еще несколько секунд такого захвата — и я труп. Отвращение, которого я давно не испытывал, начало высвобождаться стремительно… я с силой оттолкнул Гриба, он дико заорал, что-то хрустнуло, и Гриб с окровавленным членом упал на кресло, спиной на подлокотник Ватная слабость ударила мне в ноги, но было тепло от ярости. Многолетняя привычка, созданная профессионализмом, не позволяет выплескивать негатив в отношении клиента, к тому же с такими бабками. Но я ударил его. Это ответ, получи, нелюдь. Удар Гриба еще отдавался уныло и гулко в нижней челюсти, когда его собственная челюсть приняла ответ.

Кость хрустнула, как попавшая под ногу сухая веточка.

До меня донесся вопль Хомяка:

— Ленивая сука!! Ты, бля, шалава неблагодарная! Не понимаешь человеческого обращения! Я тебя в жизнь ввел, тварь, ты теперь как сыр в масле катаешься… толком отсосать не можешь, курррва! Я тебе сейча…

И — замолк. Услышал, увидел, что в двух метрах от него случилось.

Я повернулся и увидел Хомяка, ошеломленно глядящего на меня. Нет, он не ожидал от меня, что я для него? Жалкий эскор-тник, бывший сутер, а теперь всеядная давалка — что он мог ожидать от меня? Ну уж, верно, никак не того, что я размажу по полу его долбаного Гриба, здоровенного охранника с садистскими наклонностями. Который к тому же возбуждался от асфиксии.

Хомяк смотрел…

Как стоп-кадр. Снова замерло все до рассвета. Я не мог видеть всего разом, глаза просто не в состоянии охватить пространство и за спиной, и передо мной, но я ясно видел корчившегося от боли, зажавшего лицо Гриба, по ногам — кровь… Хомяка, развалившего лицо в недоуменном оскале, ноги нелепо подогнуты и живот подрагивает, как трубка, подключенная к кардиостимулятору… Катю, опершуюся локтем на пол и державшую в руке конфету в ярко-оранжевой обертке, тонкие пальцы словно сведены судорогой, и у меня, не самого слезливого и чувствительного человека, слезы наворачиваются на глаза, когда я это вспоминаю. Эта секунда — поворотное мгновение, после которого жертвы становятся палачами. Это в тот вечер, уже стоя на обляпанном кровью пороге, Катя пробормотала слова своего очередного поэта: «…ни жертвой быть, ни палачом…»

Хомяк хрипло выговорил:

— Ах ты… козел! Ты теперь знаешь, падаль, что с тобой будет? Ты, тварь, на мокруху…

И почему-то остановился.

— Между прочим, — отчеканивая каждое слово, сказал я, и это принесло мне опасное, острое, пряное наслаждение, — Костю-Мефодия убил тоже я. Вот так, жирная жаба.

Он повторно пропыхтел о том: дескать, я не имею понятия о чудовищности того, что со мной будет и как меня будут рвачч., но я ответил:

— Ну уж не хуже, чем с тобой случится сейчас.

Я сказал это, а потом схватил с камина большую бронзовую пепельницу в виде старинного парусника, килограмма на три, очень хорошую копию кстати. Фок-мачта, грот-мачта, бизань-мачта, паруса из фольги, металлические снасти… я в детстве увлекался моделями судов, тренер по плаванию, Павел Сер-геич, мне об этом много рассказывал, в голове до сих пор, как шелуха от семечек, нет, скорее как звонкие опилки: кливер, фор-марсель, мартин-гик, форштевень… бом-блинда-рей-топенант.

Хомяк вскинулся мне навстречу, поднимая руку, тяжеленный макет корабля влепился ему в лицо. И не упал на пол. Словно примагнитился. Неудивительно: грот-мачта, средняя, вошла ему в правый глаз, паруса бизани вспороли ухо, а еще одна мачта сломалась, рассадив надбровную дугу. Хомяк проклокотал что-то, вскинул руки к горлу и, дернувшись, упал. На колени. Живот его ходил, как батут. Катя приподнялась с ковра и, взяв со столика хрустальную вазу с конфетами — теми самыми, в оранжевых обертках, — начала методично бить по голове Хомяка. Удары глухие, страшные, безответные. Она, верно, слабо сознавала, что делает. Потом села и стала есть конфеты. Я взял хомя-ковский пистолет и выстрелил в голову дергающегося от боли Гриба. Хомяк уже затих, я и стрелять в него не стал: от таких ранений, какие причинила ему пепельница, не выживают.