Нешкольный дневник - читать онлайн книгу. Автор: Антон Французов cтр.№ 54

Алку имею в виду.

В один из таких заказов, когда я подменял Геныча, мы и. влипли неприятно и, как потом оказалось — для меня просто фатально. Всю жизнь это мне перекроило. Я привез Хомяку прямо на дом Катю и еще одну девчонку, кажется, ту самую Олесю, что на «приеме» в КПП, в шоу с санитарами, была. Хомяк обычно один был, когда ему девочек подгоняли, ну один раз видел я у него Кольку, то есть нынешнего Николая Михайловича Голика. Только тот меня не узнал или сделал вид, что не узнал. Да и я не собирался к нему на шею вешаться и задвигать, как было бы хорошо, женись он на моей маме.

А на этот раз у Хомяка гости были. Много гостей, человек, наверно, десять. У него квартира пятикомнатная была, так что сложно определить, сколько народу, даже если на тебя все входят и выходят. Но мне одного зала хватило: я- как увидел, так и похолодел весь. Что же, думаю, Хомяк с девчонками сейчас сделает? Там, в зале, сам хозяин сидел, пьяный в зюзю, с ним один хлыщ из облправительства, который в открытку для братков всякое лобби раздувал, если применять модное словечко. В руку играл, словом. Кроме Хомяка и правительственного урода, студнем по креслу разъехавшегося, сидели тут трое брателл откровенных. Все как полагается — бордовые пиджачки, которые тогда катили за последний модняк, бритые затылки, у двоих даже мобилы были, которые тогда только в силу входили и стоили как иная машина. Конечно, само наличие братков меня не смутило, но вот только двое из них были Костик-Мефодий и его неразлучный подельник Кирюха, которого хмырь из правительства почему-то титуловал Кириллом Сергеевичем, да и Мефодия он хлестал именем-отчеством: Константин Владимирович. По тому, как едва не подогнулись ноги у Олеси, я понял, что и она их узнала. А Катька, как только Мефодий на нее взглянул, задрожала вся и хотела было выбежать из комнаты, но я придержал ее за плечо. Уходы по-английски могут привести только к тому, что на нас опробуют приемы английского же бокса.

Мефодий на меня и не смотрел: он сразу впился взглядом в Ксюшу, словно и не узнавая ее, и заподозривая в этой ярко преподносящей себя девушке ту Катьку Павлову, которую он спонсировал, трахал на заднем сиденье своей тачки, а потом спокойно и без зазрения совести кинул, когда дело запахло жареным. Узнал. Отвернулся. Хомяк сказал:

— Да ты заводи, заводи дорогих гостий, Роман. Не менжуйся. Чего уж там — все свои.

— Я где-то эту харю поганую уже видел, — сказал Кирилл Сергеевич, быстро становясь Кирюхой. — Че-то запамятовал…

— Да это Рома, сутер из «Виолы», — сказал Хомяк. — Сдрис-ни отсюда, Рома. Заедешь за ними к утру. У меня и у моих друзей базарчик к ним будет и вообще… короче, культурная программа. В пять ровно заедешь. Понял?

— Понял, Игорь Валентинович.

Я вышел в коридор, чуть пошатываясь. В глазах в мутной дымке стояли лица: Кирюха, Константин Владимирович, самодовольный развал рожи Хомяка в снисходительной улыбке… я уже потянул на себя ручку двери, как меня остановил угоюмый ГОЛОС:

— Тормозни, чмошник.

Ну вот, подумал я тоскливо, сейчас и предстоит мне разворот по наезженной схеме, который увенчается переломанными ребрами или вообще — реанимацией. Я повернулся и, слащаво, преданно глядя в глаза Костику-Мефодию (меня чуть не вырвало от собственного притворства и лебезиост — от слова «лебезить»), сказал:

— Вы меня звали?

— Ты ведь Рома-сутер? — сказал тот. — Ты же был два года назад на гаишном торчке у выезда из города, а?

— Нет, я никогда не работал в ГАИ, — играя под дурачка, вежливо сказал я.

— Конечно, не работал! — заорал он. — Какой ты мусор, ты же сутер! Одной гнилой блядской породы, но все-таки ты вообще конкретное чмо! (Аргументация у Костика-Мефодия вообще всегда была исчерпывающей.) Ты мне тут порожняк не заряжай, бля!.. Я тебя, в натуре, спрашиваю, ты тут ля-ля не гони!

Вышел Кирилл Сергеевич и, не сказав ни слова, молча задвинул мне в челюсть. Удар был такой, что я отлетел к двери.

— Че с ним базарить, — кратко и без аллегорий изъяснился Кирилл Сергеевич, — пусть валит, парашник, пока цел. Ишь разговорился, бля! Я таких говорков еб с бугорков, а на ровном месте — штук по двести! Ясно? Западло с сутерами базарить, Костян.

Наверно, такой лаконичной и образной речи Кирилла Сергеевича обучили в психиатрической клинике, куда по моей наводке засунула его два года назад пара пьяных санитаров. Кстати, меня он не узнал и не вспомнил, иначе одним ударом не ограничился бы.

Кирюха ушел в комнату. Оттуда раздался тихий, захлебывающийся голос Кати. Я невольно похолодел, Мефодий широко шагнул ко мне и прошипел:

— Ты не думай, что я тебя забыл. Мы с тобой еще рассчитаемся. Тварь!

От него пахло бухлом и какой-то псиной.

— Рассчитаемся, — повторил он.

— И с Катей тоже, — не выдержал я, — или ты уже с ней рассчитался, а? Сполна, что она теперь, твоя бывшая, на панели кувыркается? Надо быть очень крутым мужиком, чтобы не суметь защитить свою женщину, да? Тихо спустить в штаны, да?

Зря я это ему сказал. Наверно, он даже не ожидал, потому что выслушал все до конца. У него рожа сразу же побагровела, и, если бы дверь была заперта на пару хитромудрых замков, а не открывалась простым поворотом ручки, он, наверно, размазал бы меня по двери. А если бы и не размазал — я-то тоже был уже далеко не прежний «шестнадцатилетний сутенер», заматерел, — то набежали бы на помощь и — «сутер поганый, бакланье помойное, поднял лапу на бригадира!» — арриведер-чи, Рома. Урыли бы меня самым простым и незатейливым способом, и только-то. А так я вынырнул в подъезд перед самым его носом, слышал еще, как с треском влепился его кулачина в дверной косяк Я с грохотом скатился по ступенькам, едва не вырвав пролет перил, чуть не сшиб с ног загулявшую старушку, которая не иначе как моталась по старичкам, если возвращалась домой в начале двенадцатого. Старушка прокудахтала что-то осуждающее, а сверху, из квартиры Хомяка, на меня обрушилось тяжеловесное, угрожающее раздавить меня — клопа:

— Ты, чмо болотное, больше не жилец! Я твои мозги по стенкам размажу! Я тебе яйца в жопу затолкаю! Я тебе, хуйня сопливая, покувыркаюсь!..

«Каюсь-каюсь-каюсь», — гулко, печально ответили стены пустого предночного подъезда. Я выскочил на улицу и остановился, переводя дыхание. Конечно, ничего нового я не услышал. Каждый брателла почитает за долг пообещать «поганому сутеру» кучу благ, как вышеупомянутое размазывание мозгов и проч. Другое дело, что мне еще предстоит вернуться на эту квартиру. И уж совсем другое дело — это то, что там я оставил Олесю и Катю. Лучше бы там была толстокожая Василиса, что ли, лучше бы я вправил в формат этой чудной бандитской тусовки Ирину, самую безмозглую проститутку, которую иначе как тупой блядью никто и не титуловал. Она бы просто не доперла, в чем дело, и в этом ее счастье. Но тут, как назло Олеся и Катя-Ксюша. Хомяк, как держатель «крыши», конечно, может и вмешаться, но ему Олеся и Катя абсолютно по барабану, даже с тем, что Катя от него беременна.

Жирный ублюдок!