Нешкольный дневник - читать онлайн книгу. Автор: Антон Французов cтр.№ 34

И, быть может, это на самом деле счастье.

Купила еще. Фила уволили. Я его больше не видела. Когда он уходил, то сказал мне, чтобы я под сломанной березой, в корнях, нашла металлическую коробочку. Там остались три ампулы. Я рада.

(Далее с этого момента Катя уже не ставит даты, и дневниковые записи, весьма упорядоченные вплоть до 29 апреля, становятся неряшливыми, обрывочными и эпизодическими. — Изд.)

Сижу и вся трясусь. Я сегодня звонила своим в Саратов. Не знаю, зачем я туда звонила. Говорила с матерью. Она, по-моему, толком и не поняла, с кем разговаривает. Я ей: «Это же я, твоя дочь Катя!» Она: «Да-да… бывает. Я рада. У меня тоже была дочь Катя». Я бросила трубку, они там, кажется, все с ума сошли. Теперь думаю, что зря, зря звонила. Я же в розыске. Мать скажет, что звонила Катя, проболтается, дойдет до ментов… через телефонную станцию: межгород — номер. Не надо было звонить.

Меня все раздражает. Даже собственная рука, которая это выводит. Облегчение наступает только на считанные минуты — холодок, спокойствие, занавес. Внезапно пошел снег, я думала, что это у меня галлюцинации, а оказывается — так оно и есть.

Ненавижу всех.

Я долго смотрела сегодня на Нину Ароновну. У нее есть документы. У нее есть внешность. По несоответствию имени и внешности можно не попасть на борт самолета. Но это все поправимо. Роман сказал, что завтра он заканчивает. Я тоже. Вставила обойму.

ааааааа

ббббббб

ввввввв (и так далее — до буквы Р. — Изд.)

Вожу рукой. Слепок с моего сознания.

Риголетто.

Обманули дурачка.

Мертвый сезон.

А наверное, так оно и нужно было.

Не хочу.

(Акростих к имени Роман, только без рифмы и размера — этакий верлибр. — Изд.)

Шарахаюсь от шорохов. На заказы меня не вызывают, сижу, одна в комнате. Наверно, Нина Ароновна <не дописано>

Сегодня я в норме. Если, конечно, можно так назвать состояние, когда смотришь в зеркало и видишь там всклокоченное белое существо с огромными глазами, в которых, как вода в озерах, стынет обида: за что? губы постоянно кривятся в улыбку — этакие спазмы лицемерия, лицедейства <нрзб> ведь я все время вынуждена выдавливать из себя по капле… нет, это совсем другое. Я все время показываю, что я всем довольна, что я ничего не подозреваю. Сегодня приходил Роман. Я ему сказала что-то в том смысле, что давай подождем до Парижа, потому что у меня критические дни. Я ему правду сказала насчет критических дней — они у меня <нрзб> не в смысле — месячные, а в том плане, что все — край.

Ленка все время раздергивает шторы. За это ее не жа <не дописано>

Я разработала план.

Я совершенно уверена, что он мне удастся. Сегодня третье мая, все майские праздники в конторе гудеж, я тоже выпила немного, порозовела. Глуп тот, кто помпезно сказал, что алкоголь — страшное социальное зло. Что бы понима <не дописано>

У меня есть план. По пунктикам. Я не переношу его на бумагу, потому что у меня могут. Да, так

<Вырвано>

Страх вызывает каждый шорох. Мне кажется, что ночью, как хлопья снега, отслаиваются и опадают обои. Утром понимаю, что это креза, безумие, но ночью ничего с собой поделать не могу. А перед глазами все те же <нрзб> Костик, Роман, Хомяк, кто жив, кто мертв. И почему-то акулы… я качаюсь, все выскальзывает из-под ног, и вспарывают, как воду, плавники <нрзб> почему, почему акулы?

Итак. Завтра.

Самолет вылетает сегодня ночью, в час двадцать. Собирать мне нечего: деньги я все истратила, а из вещей ничего своего, кроме Рико. Я боюсь за нее.

Я приготовилась. Походная запись. Скоро пойду к Ароновне. Страх липкий, невероятный. Читаю Пастернака, ну почему же там, у них: «Пройдут года, ты вступишь в брак, забудешь неустройство, быть женщиной — великий шаг, сводить с ума — геройство»? А у нас — где-то там Париж, перелетные стаи, наркота, усики Ароновны и оскаленная улыбка Рома <не дописано>

Зря я звонила в Саратов. Меня ждут. Иду.

На этом дневниковые записи Кати Павловой заканчиваются. Нетрудно представить себе, как она увидев, что в ее комнату врываются вооруженные люди в камуфляже, вынула пистолет и стала стрелять.

Остается, однако масса темных мест и среди прочего — чем, собственно, занимался Роман и какова его дальнейшая судьба, которая не так уж небезынтересна. Ведь его сообщников арестовали и сам он исчез. А потом — непонятно как и Откуда всплыл файл, набитый на компьютере им самим, и шей прихотливых обстоятельств получилось так, что дневник Романа, написанный им уже после известных событий, примыкает к дневнику той, кого он обманул.

Но не так нагло и беспардонно, как считала Катя. Об том и о многом другом — слово Роману Светлову по прозвищу Ромео.

Я снова слушаю в трубке короткие гудки. Наверно, я сумасшедший, но иногда мне почему-то кажется, что не гудки это, а стучит далекое и большое сердце.

Но я не о том.

Ноутбук, на котором я все это набираю, попал ко мне от одного жирррного хррряка. Русского, но он живет в Париже.

Сижу в борделе, на втором этаже, и терзаю ноутбук Я вообще хорошо набираю, в свое время зачем-то закончил курсы наборщиков. Вот наконец-то пригодились.

Говоря о том, что я сижу в борделе, я не упомянул о том, что вообще-то никуда от него, борделя, и не девался. Не от этого притона конкретно, где сейчас проходит торжественный парад тараканов, а вчера почтила своим вниманием жирная крыса из подпола. Нет, я говорю собирательно. Я, можно сказать, вырос в борделе и провел там всю сознательную, а еще чаще бессознательную, до состояния полного непотребства жизнь. А что ж вы хотите? Моя достопочтенная матушка с детства приучала меня к тому, что все люди бляди, весь мир бардак, да и солнце — ебаный фонарь. Обучала она меня на собственном примере, благо с пятнадцати лет промышляла антиобщественным образом жизни. Она, когда напивалась, любила рассказывать мне, как ее выгнали из девятого класса и из комсомола за проституцию. Тогда проституция была чем-то страшным и чудовищным, из мира проклятого, загнивающего капитализма, в условиях советской действительности не приживающимся. Только самые несознательные могли думать по-другому. А моя матушка не думала — она делала. Своих родителей она уморила лет в пятнадцать, буквально через год после того, как ее выгнали из школы, примерно в то же время она выносила окончательные планы на жизнь, а наряду с этими планами она выносила меня. И дразнили меня — недоносок, хоть и был я нормально доношен, как поется в песне. Родила она меня в неполные шестнадцать, собственно, так и не выяснила, кто был моим счастливым папашей, а он, по идее, должен был быть, потому как фокус с непорочным зачатием — это такая штука, которая удается не чаще чем раз в две тысячи лет. Этот мой папаша, наверно, сам не подозревает о моем существовании, а я о его. Да и ну его к свиньям. Я видел тот контингент, с которым кувыркалась моя матушка, не думаю, что папа был маркизом, космонавтом или лауреатом Нобелевской премии. Засим о моем папаше — все. Теперь о матушке, потому что именно она наставила меня на тот путь, с которого я до сих пор не свернул.