– Я допустил ошибку, ужасную ошибку. И теперь я не знаю, как ее исправить.
– Я вас слушаю.
– В общем, вчера вечером в зале, примерно в десять часов, моя жена проснулась, и поскольку чувствовала себя не очень хорошо, то попросила меня отвезти ее в каюту. Когда я поднялся, эта женщина, Ольга, тихонько сказала мне на ухо: «Я надеюсь, что вы вернетесь, потому что мне безумно понравилось танцевать с вами». Я уложил жену, дал ей таблетку, стимулирующую пищеварение, помог лечь, и она сразу уснула. Я действительно не хотел возвращаться в зал, но так как было еще рано, то решил пойти прогуляться по мостику. Но когда я вышел из каюты, она поджидала меня.
Люджер выдержал паузу, словно колебался, стоит ли продолжать рассказ. Наконец заговорил снова:
– И вот, не знаю, я потерял голову, знаете, с моей женой уже несколько лет нелегко, она… как бы это сказать, больна и…
– Я понимаю, понимаю, но что произошло с Ольгой?
– Ну, мы немного прошлись по верхней палубе, потом она пригласила меня выпить по последнему стаканчику в ее каюте. Я думал, что она замужем за Антоном, но нет, они просто коллеги и обучают людей разным танцам.
– Я знаю.
– А потом, в ее каюте, случилось то, что должно было произойти. – После затянувшегося молчания Морис Люджер, кусая губы, признался: – Но дело не только в этом… Случилось нечто серьезное, намного более серьезное.
Он вдруг замолчал, так как к ним подошел бармен, чтобы спросить, не хотят ли они еще чего-нибудь.
В один голос они отказались. И Морис Люджер продолжил свое полное горечи повествование:
– Этим утром в каюте раздался звонок. Звонил директор по связям с общественностью.
– Директор?
– Да, Антонио Тарини, тот господин, что вчера любезно предложил мне помощь, когда я пытался спустить кресло к бассейну.
– Да, да, – сказала Николь, и по ее телу пробежал холодок.
– Это грязь, хуже, чем грязь!
– Что вы хотите этим сказать?
– Он попросил меня немедленно прийти в его кабинет. Я спросил зачем. Он ответил: «Это касается того, что произошло вчера между вами и вы знаете кем еще». Естественно, я пошел. Тогда он показал мне нечто ошеломляющее. Они сняли на пленку все, что происходило между мной и этой проституткой, абсолютно все! Это ужасно, там снята она, голая, на коленях передо мной.
– Сколько они хотят?
– Вы их знаете? – удивленно спросил Морис Люджер.
Николь помедлила с ответом, но одно признание влекло за собой другое, и она, понизив голос, пояснила:
– Я здесь не случайно, я журналистка и уже несколько месяцев веду расследование, связанное с подозрительными делами о наследстве. И я предположила, что замешанные в это люди орудуют на «Корабле Любви». Они, вероятно, попросили вас переписать завещание в пользу организации под названием Сенон-фонд?
– Да, – с горечью признался он, – именно, но им нужен отнюдь не пустяк, они требуют выписать чек на двадцать пять миллионов.
– Двадцать пять миллионов?
– Всего-навсего. Такая сумма! Заметьте, деньги у меня есть, но я вовсе не намерен отдавать их жуликам, только потому, что накануне вечером немного выпил и совершил небольшую ошибку – не столь уж непростительную. Если я не дам им денег, они угрожают показать пленку моей жене. Мне конец. Для нее верность в браке важнее всего на свете, и потом, с тех пор как она заболела, она стала чрезвычайно подозрительной, хотя я не давал ей никаких поводов. Она постоянно донимает меня расспросами и утверждает, что, если я когда-нибудь ей изменю, она немедленно потребует развода и отсудит половину моего состояния. Мне конец, моя жизнь разрушена. К тому же нет никакой гарантии, что если я кину им эти чертовы двадцать пять миллионов, то они на этом успокоятся.
И, словно осознав, перед какой неразрешимой дилеммой он очутился, Люджер с ужасом добавил:
– Нет, я вам говорю, мне конец. Так или иначе, все кончено.
– Мне кажется, я могла бы вам помочь, – тихо сказала Николь.
Он с сомнением повел бровями:
– Не понимаю, каким образом.
– Покажите мне, где находится кабинет Антонио Тарини.
– Вы хотите попытаться образумить его?
– Нет, у меня на уме кое-что другое. Проводите меня туда.
Он согласился. Перед дверью в кабинет директора по связям с общественностью он с опаской спросил ее:
– Вы уверены в том, что собираетесь сделать?
– Да, да, не беспокойтесь. Я только советую вам ничего пока не предпринимать и тем более не подписывать этот чек. Потяните время. Скажите им, что вам необходимо собрать всю сумму, что нужно продать акции, словом, неважно что.
– Хорошо, – согласился тот, испытывая некоторое облегчение, и пожал ей руку, словно она спасла ему жизнь.
Люджер удалился.
Николь, потрясенная тем, что ей открыл Люджер, не знала, что же теперь делать. Нельзя же запросто войти в кабинет Тарини и заявить, что ей все известно, что она придаст огласке его махинации с выманиванием денег у состоятельных стариков.
Пока она размышляла, дверь кабинета отворилась и показался Антонио Тарини. Он выглядел несколько озабоченным.
Николь поспешно отступила в тень, и директор по связям с общественностью, к счастью, не успел ее заметить. Она с облегчением поняла, что он уходит.
Переведя дыхание, Николь посмотрела на часы. У нее тряслись руки. Ровно семь часов.
Антонио Тарини, невзирая на свои, прямо скажем, нестандартные обязанности, похоже, придерживался четкого расписания и покидал трудовой пост минута в минуту. Соответственно, Николь теперь могла попытаться проникнуть в его кабинет. Но как это сделать? Для нее это было не так-то просто: все-таки она журналистка, а не Джеймс Бонд в юбке!
И тут ей улыбнулась удача.
Уже подойдя к двери кабинета, Николь услышала вдали шаги. Она едва успела юркнуть за колонну.
Это была уборщица, толкавшая перед собой тележку, где лежала груда различных средств для мытья и чистки, рулоны туалетной бумаги и чистые полотенца.
Она остановилась перед кабинетом Тарини, взяла универсальный ключ, висевший на деревянной палке, приделанной к тележке, и открыла дверь. Потом вернула ключ на прежнее место и вошла в кабинет с рулоном туалетной бумаги и чистыми полотенцами.
«Это мой шанс!» – подумала Николь.
С сильно бьющимся сердцем она двинулась к тележке. И уже собиралась схватить ключ, когда услышала, что кто-то приближается, и обернулась. Это был сгорбленный восьмидесятилетний старик, двигавшийся медленным шагом, опираясь на трость. С другого бока его поддерживала медсестра. Николь решила выждать, в надежде, что старик и его спутница достаточно быстро проследуют мимо и у нее останется время взять ключ, прежде чем уборщица выйдет из кабинета. Но старик передвигался черепашьим шагом. Наконец, опираясь на руку сиделки, он миновал Николь и любезно ей улыбнулся. Николь, несмотря на снедавшее ее нетерпение, ответила ему улыбкой, повторяя про себя: «Давай-давай, двигайся поживее!»