Культя - читать онлайн книгу. Автор: Нил Гриффитс cтр.№ 19

Не такая уж обыкновенная ета обыкновенная крачка. Я гляжу, как она выхватывает большой кусок хлеба и летит прочь, чтобы съесть его у кромки воды, все более рваной, потому что ветер крепчает. Допиваю кофе, пихаю пустые пакеты и все прочее обратно в пластиковый мешок, застегиваю толстовку доверху, закуриваю. Культя начинает гореть, потому что похолодало.

Одноногий голубь пытается ухватить немного еды. Городской голубь, крыса с крыльями, одна нога полностью отгнила. Мне хочется, чтобы ему достался кусочек хлеба, но другие птицы опережают его, потом он наконец ухватывает кусочек и пытается ускакать подальше, только большая чайка долбит его в спину клювом, пока он не роняет кусок, и тогда чайка хватает хлеб, а одноногому гульке приходится дальше долбить клювом впустую. Бедняга. В конце концов ему ничего не остается, только кружить вокруг клюющих птиц, кружить и курлыкать и клевать гальку. Спотыкаясь на здоровой ноге, на единственной ноге.

И все недостающие руки и ноги этого мира сложены в одну большую пирамиду, до неба, размером и объемом с гору. И все, кто их лишился, ковыляют вокруг, нецелые, укороченные: безрукие женщины тутси в платках; дети, что играли на минных полях в Бирме, Афганистане, Кампучии, Конго, калеки-сиротки Фодея Санко [20] . Тысячи укороченных людей, толпа ковыляющих ампутантов. Ходят по планете, уже частично умершие, неполные, кто без рук, кто без ног. Усечение в мировом масштабе. Глобальное сокращение человеческого тела.

Ну ладно. Есть облик, который нельзя ни нарисовать, ни выследить, ни урезать. Так что катитесь в жопу.

Вот и весь мой обед. Зарываю бычок в песке, встаю, выкидываю пакет с мусором в урну, покидаю пляж и птиц, иду к супермаркету, через город. Надо затариться продуктами. Иду быстро, потому что с севера пришла на город большая черная туча, и мне совсем не хочется оказаться под ней, когда она прорвется.

Шаг 5: Мы признались Богу, самим себе и другому человеку, в чем подлинный корень наших проблем. Он — в гордыне, и если бы нам с самого начала дана была возможность достигнуть блаженства или хотя бы способность понять, что такое это блаженство, то гордыня не была бы составной частью нашей души, и нам не пришлось бы прибегать для ее утоления к алкоголю и наркотикам, пытаясь с их помощью расширить убогие человеческие мерки. Но мы признались в этом, и Бог совершенно никак не отреагировал, ни огонька не замерцало в темноте наших душ, я с самого начала знал, что так оно и будет, именно поэтому меня тянуло к выпивке, а Питер Солт сказал, что я лицемерю, иду наперекор своему характеру, скрытному и застенчивому. Так что я все еще двуличен, еще веду себя как одержимый алкоголик, и тогда я ушел, чтобы обдумать это, а Питер Солт сказал, что я забиваюсь в угол и предаюсь жалости к себе. Так что добро пожаловать обратно в трезвость: в мир немилосердных суждений и растерянности. На бездушную равнину порядка и скуки и запирательств и фальши и отрицательных стимулов ОТРИЦАТЕЛЬНЫХ СТИМУЛОВ ОТРИЦАТЕЛЬНЫХ СТИМУЛОВ — в жизнь.

— Ух ты, ща дождь пойдет. Гля, какая туча. Совсем черная, ёптыть.

Еще один «моррис-майнор», приближаясь, мигает фарами. В машине — пожилая пара, он — в плоской кепке, твидовом пиджаке, водительских перчатках, она — в очках с розоватыми стеклами, волосы замотаны шарфиком, парочка выглядит как пришельцы из прошлого, будто они провалились сюда через другое измерение из параллельной вселенной, из мира однодневных экскурсий и уюта. Даррен делает пальцами V, прижимая их к стеклу, пока другая машина едет мимо.

— Еще один урод. Они чё, совсем рехнулись?

Алистер указывает.

— Дар, гля, какой туман. Мы ща въедем прям в него.

Даррен прищуривается.

— Это не туман, мальчик. Это дым, бля.

— Дым?

— Угу.

— Откуда?

— А я знаю, откуда? Чё-та в поле горит. Чья-нибудь дача или чё. Какие-нить трехнутые кугуты сожгли домик какого-нибудь бедняги, где он хотел на пенсии поселиться. Всю жизнь, бля, работал на этот дом. Воевал, наверно, и все такое. Козлы.

Темные миазмы приближаются — может, туча, беременная дождем, но она слишком низко висит и ее не сносит ветром, может, туман, но для тумана эта штука слишком темная и маслянистая, и вроде как поднимается от земли, странная тяга, странная сальность. Машина взбирается на пригорок, и оттуда виден огонь, рожающий эти клубы дыма, пламя алое — не оранжевое, не желтое, но ярко-красное, словно рана, и в языках пламени — силуэты, черные, застывшие, перепутанные, в таких позах, словно им больно, словно сам дьявол там за истопника. Будто зеленая, вздымающаяся земля лопнула, открыла свою тайную лихорадку, что нескончаемо кишит у нее во чреве, пламя и мука, а мы над ними ходим, строим дома, играем в свои игры. И все, к чему мы стремимся, в конце концов пожирается огнем.

— Это что за еб твою мать, Алли?

— Это, о господи-исусе. По телику показывали.

— Да что это за херня?

Языки, щупальца липкого дыма играют с порхающими чешуйками пепла, серыми с розоватой каймой, лижут ветровое стекло. Пятнышки мокрого пепла прилипают, дворники размазывают их по стеклу, оставляя жирные потеки.

— Это этот, как его, ящур. Видно, жгут дохлятину.

— А, вот, значит, это что такое. Дохлые коровы, типа?

— Угу.

— Надо было купить булочек и кетчупа. Вышел бы клевый шашлык, а, братан?

Но Даррен не улыбается. Они медленно едут сквозь облако дыма, сажи, копоти, вони горелых шкур, рогов, плоти, костей, едут параллельно погребальному костру, теперь можно различить горящие силуэты, тоненькие палочки изогнутых ребер, ногу с копытом, что застряли как в ловушке, почернели в этом воплощении агонии, в красном истерическом биении огня. Рогатые черепа изрыгают огонь, в грудной клетке — ничего, кроме бьющихся огненных органов. И никого живого вокруг этой огромной гекатомбы, в этом безнадзорном погребальном костре, на дне чаши, образованной кольцом гор, которые сквозь дым словно заглядывают жадно в эту жуткую печь, то ли склоняются в нерешительности, то ли застыли, готовые броситься на дымящиеся останки, обугленные осколки костей и рога в исходящей паром каше из горелой крови. Лакомый кусочек для этих огромных столпившихся стервятников. Целый пруд жуткого пудинга — ублажить прожорливую землю.

Сознательно или нет, Даррен притормаживает, и машина ползет, пыхтя, мимо погребального костра, братской могилы, все четыре глаза скошены налево — на костер. Эта сцена будто из бреда или ночного кошмара, или из опаленных выпивкой и наркотиками мозгов. Трескучее видение, как две капли воды похожее на продукт лобных долей, перегруженных адреналином.

— Господисусе.