Фальшак - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Троицкий cтр.№ 46

Мужчину звали Олег Сергеевич Покровский, он был вторым помощником Архипова, подбирал и проверял клиентов для покупки фальшивых долларов. Три дня назад Покровский вернулся из Крыма, известие о больших неприятностях свалилось на него, как кирпич на голову.

– Я уже все знаю, – сказал Покровский, падая в кресло и укладывая на журнальный столик загорелые ноги. – Сегодня утром я был на даче у Жбана. Мы с тобой разминулись на полчаса. Вы там за ночь перелопатили несколько тонн угля.

– Да, было дело.

– Поздравляю. С такой практикой и опытом ты легко найдешь себе денежную работу где-нибудь в Инте или в Воркуте. Будешь рубать уголек для родной страны и тихо вздыхать о московской жизни.

– Заткнись, мне эти шутки вот где, – Архипов провел ребром ладони по горлу. – Я не могу делать вид, что ничего не произошло. Не умею острить тупым концом, когда земля из-под ног уходит.

– Знаю, – кивнул Покровский. – Максим мне все рассказал. Ведь больше сообщить об этом некому. По твоему мобильнику никто не отвечает, в офисе тишина, дома тоже никто не подходит к телефону. Я что для вас шестой номер? Я должен сутками метаться по Москве, искать концы?

В голосе Покровского звучали нотки обиды.

– Домой я приезжаю только переночевать, – Архипов тяжело плюхнулся на диван, вытащил сигареты. – А мобильник отключен, потому что меня достали. Мне тошно разговаривать с художниками, администраторами, агентами и прочей шушерой. Тошно строить из себя бодрячка, босса от живописи и врать людям, что дела идут как надо, а «Камея» откроется со дня на день. Понимаешь, тошно до блевотины?

– Понимаю, – усмехнулся Покровский. – Значит, нашему бизнесу пришел конец? Это окончательно и бесповоротно?

– Я разговаривал с Горобцом, – Архипов прикурил сигарету. – Он дает гарантии, что как только пыль уляжется, все пойдет по-старому. Нужно выждать пару месяцев. И, разумеется, вернуть долг.

Покровский подскочил, будто выброшенный из кресла катапультой, прошелся по комнате и задернул легкие занавески. Заходящее солнце било в глаза, мешая видеть лицо собеседника. Он совершил еще пару кругов и снова повалился в кресло.

– Вернуть долг… Хорошо сказано. Долг… Вопрос: чей долг?

– Наш. То есть мой. Но мы же одна команда. Если бы ты прокололся, я, не задумываясь, отдал все… Олег, послушай, ничего другого не остается. Иначе меня положат в деревянный ящик. И я еще долго буду просить своих убийц, чтобы меня не закапывали живым, а для начала хотя бы пристрелили или задушили.

– Я так и знал… Знал, что ты придешь ко мне и попросишь денег. Наш долг… Как мне это нравится: наш.

– Мне больше не к кому придти, – вздохнул Архипов. – Ты же знаешь, я платежеспособен. Продам тачки, квартиру… Но мне нужно время, чтобы взять нормальную цену. Время – это как раз то, чего у меня нет. Мы вместе начинали. С нуля начинали. Помнишь, сколько дел, удачных и не очень удачных, провернули? Ты мне как брат, у меня нет друга ближе, чем ты…

– Ладно, – смягчился Покровский. – Хочешь чего-нибудь выпить? Или понюхать?

– Надеюсь, не клея?

– У меня благородные угощения.

– Я не хочу нюхать. Уже отвык. Плесни коньяка.

Не вставая с кресла, Покровский потянул за ручку импровизированного глобуса, хранившего в своем темном чреве напитки, некоторые из которых были раза в полтора старше хозяина бара. Верхнее полушарие глобуса отклонилось в сторону, Покровский снял с подставки бокал на тонкой ножке с широким дном, щедро плеснул в него коллекционного «Мартеля». Архипов поднялся, чтобы взять стакан, понюхал аромат коньяка, пригубил. Возможно, виной тому хронический насморк или пережитые волнения… Он не разобрал ни запаха, ни букета коньяка.

– Коньячок, что надо, – сказал Архипов, потому что хозяин ждал похвалы. – В этом дерьме ты разбираешься.

– Дорогим потаскухам предпочитаю отборный коньяк.

– Ты всегда делал в жизни правильный выбор.

– Возможно, я скажу неприятные вещи, – насупился Покровский. – Но тебе слишком легко жилось. Вот и сейчас над тобой пронесся ураган дерьма, а ты хочешь остаться живым и даже не испачкаться. А выходит наоборот. Тебе крепко настучали по морде и прижали спиной к канатам. Из-за твоей собственной самоуверенности и дурости. Деваться некуда. И тогда ты вспоминаешь про меня.

– Прости, но я…

– Игорь, я не становлюсь моложе и давно растерял все иллюзии, – сказал Покровский. – Я не верю, что пыль уляжется и все пойдет, как раньше. Я верю, что полоса удачи кончилась навсегда. Да, я накопил кое-какие деньги, потому что они не валились у меня из ширинки. Как у некоторых. Те дела, что мы делали раньше… Нет, на это я больше не способен. А где-то совсем близко маячит старость. Ты помнишь, что год назад я похоронил сына? Мальчику едва исполнилось двадцать шесть лет, и он умер от рака. Ты помнишь, сколько денег я вбухал в его лечение? Подключил всех медицинских светил, возил Алешку за границу. И ничем не смог помочь. Теперь я совсем одинокий человек. Ни жены, из родственников только сестра и еще племянник. Нет человека, который позаботится обо мне, случись беда. Я не хочу умереть больным и нищим. У меня вся надежда на те деньги, что удалось скопить.

– Подожди. Ну, зачем так мрачно…

Покровский не слушал.

– И теперь ты хочешь, чтобы я отдал тебе все, что удалось намолотить. И получил вместо твердых гарантий твое честное слово. Но я не могу этого сделать. Без обид. Ты должен меня понять, а я должен хотя бы раз в жизни подумать о себе. Это Жбан добренький, а я не наделен этим чудесным качеством. Сто тысяч – это все, что я могу тебе дать. Под расписку. Расписка, конечно, не документ, имеющий юридическую силу. Но все-таки лучше, чем ничего.

– Сто штук не спасут положения.

– Это все, чем я могу помочь. И точка. Прости.

* * *

С раннего утра Бирюков нашел себе дело. Картины, упакованные в оберточную бумагу, он перетащил из дома в пустовавший сенной сарай, поставил их вертикально на деревянный настил, переложил березовыми чурками и остался доволен своей работой. Крыша сарая тесовая, сверху настелен рубероид, стены сбиты из дюймовых досок. Но случись лютая зима, картины холода не перенесут, краска может потрескаться. Бирюков решил так: до холодов картины постоят здесь, а там, когда финансовые дела поправятся и он договорится насчет аренды студии, заплатит за год вперед, снова перебросит картины в Москву. Хлопотно, но лучшего варианта, как ни крути, не находилось.

– Если доживу до холодов, – вслух поправил себя Бирюков. – Если.

Случись обратное, картины останутся беспризорными. Куда девать их здесь, в деревне? И в районном центре наверняка музея нет. А если бы и был, на кой ляд музейщикам это добро, лишняя головная боль. Конечно, хозяйственный дядя Коля Рыбин не вывезет картинки племянника за дальнюю околицу, на свалку, не спалит в печи. Рука не поднимется. Пока жив Рыбин полотна будут медленного догнивать в его сарае. А дальше… Дальше думать не хотелось.