Смерть по вызову - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Троицкий cтр.№ 79

– Меня не с чем.

– Как не с чем? Со сменой национальности. Теперь ты еврей по имени Шеваловский Борис Моисеевич. Нравится?

– Вообще-то звучит, – физиономия Ирошникова вытянулась. – Подожди, я сейчас, – он отошел к прилавку, сказал буфетчику, что через десять минут они закругляются, и вернулся к столику с двумя пластиковыми стаканчиками с водкой. – Когда человек немного датый, смену национальности он переносит как-то легче. Почти безболезненно, – он придвинул стаканчик Ларионову, поднял свой. – Завтра я уже привыкну к тому, что я еврей.

Ларионов чокнулся с Ирошниковым и выпил.

– Да, Борис Моисеевич, национальность – это надолго, – кивнул Ларионов. – Сумка там под столом висит, в ней мой свитер, пара рубашек, шлепанцы, спортивный костюм. Стыд хоть прикрыть.

– С вещами у меня не того, не густо вещей.

Ирошников задумчиво посмотрел на буфетчика, решая, взять ли ещё водки, но тот, заметив взгляд посетителя, отрицательно покачал головой и показал пальцем на наручные часы. Буфетчик спешил домой.

– Спасибо тебе за вещи и вообще за все спасибо, – сказал Ирошников. – И отдельно поблагодари своего юриста, твоей бывшей жене повезло с мужем.

– Да, не все адвокаты сволочи, – только дожевав пирожок, Ларионов почувствовал, как устали челюсти. – И не все хорошие люди переехали из Москвы в Питер. И здесь кое-кто остался.

– И последняя просьба, – Ирошников полез за пазуху, вытащил два почтовых конверта, успевших слегка помяться. – Вот в этом распечатанном конверте заявление в прокуратуру. В нем я постарался объяснить собственные действия, изложил версию происшествий и назвал человека, которого подозреваю в убийствах. Другое письмо личное. Передай его Лене Романовой в руки или брось в почтовый ящик. Знаешь, как почта работает, а мне хочется, чтобы письмо дошло.

– А ты ей просто позвонить не мог?

– Телефон у неё несколько дней не отвечает, – сказал Ирошников, кивнул буфетчику, тот в ответ помахал рукой запозднившимся посетителям. – Все, уходим.

Они вышли из пирожковой. Мокрый снег залеплял фары тяжелых грузовиков и легковушек, пересекавших перекресток под мостом. Внизу, на железнодорожных путях, прогудел маневровый локомотив, а через минуту загрохотали вагоны товарного состава.

– Ну, будь здоров.

Ирошников переложил нейлоновую сумку в левую руку, правую пятерню протянул Ларионову.

– Будь здоров, – громко ответил Ларионов, стараясь перекричать шум поезда и автомобильный гул. – Будь здоров, господин Шеваловский, Антон. Вообще, жизнь – это большая хохма.

– Очень большая хохма, – прокричал в ответ Ирошников.

– Знаешь, когда тебе под сорок, нелегко терять друзей.

Вербицкий щелкнул пальцем по дымящейся сигарете. Тесная кухня, освещенная настенной лампой под матерчатым абажуром, заполненная табачным дымом, запахом жаренного с луком мяса и ароматом свежесваренного кофе, казалась такой уютной, что от одной мысли о задержавшейся где-то весне, о снеге с дождем, барабанившим по жестяному подоконнику, от мысли, что надо уходить в эту непогоду, становилось не по себе.

– Новых друзей уже не заведешь, а старые вот уезжают.

Вербицкий ткнул окурком в дно пепельницы.

– Еще вернее, улетают за океан, – поправила Маргарита Павловна.

– Вернее улетают, – печально согласился Вербицкий.

– Но все равно, Валера, мы ведь остаемся друзьями, – Маргарита Павловна говорила тихо, склонив голову набок, словно чувствовала перед Вербицким вину за свой отъезд. – Хотя, честно говоря, не представляю себе, как можно поддерживать дружбу на таком огромном расстоянии, – она вытерла совершенно сухие чистые ладони о фартук. – Мне почему-то кажется, что мы ещё встретимся. Много-много раз встретимся.

– Все возможно.

Вербицкий чайной ложечкой отщипнул кусочек бисквитного торта с цукатом и кремом. Торт оказался сочным и сладким.

– Рита, и зачем ты все это сделала, зачем уезжаешь? – Вербицкий проглотил разжеванный кусок торта и печально посмотрел на пустую бутылку из-под шампанского. – Так хорошо работали вместе. Ты подбрасывала моей бригаде выгодные вызовы. И я тебя, кажется, не обижал. Конечно, не в одних деньгах счастье, хочется ещё чего-нибудь.

– Счастья, например. И потом, Валера, мы уже столько говорили о моем отъезде. Ты знаешь, я устала от этой работы в оперативном отделе «скорой», от своего одинокого быта устала, от всего устала. Это такая усталость, которая не проходит после отпуска. Может, там мне повезет больше, чем здесь.

– Знаешь, мне ведь в жизни тоже не очень-то везло, – сказал Вербицкий. – И легко в жизни ничего не давалось. Я прошел все ступеньки, на каждой останавливался, стоял подолгу, поэтому не успел подняться высоко. Друзья взлетали вверх, как пушечные снаряды, а я все карабкался, карабкался: армия, рабфак, институт, жизнь на стипендию, подработки, общежитие, интернатура. А дальше только работа и работа.

– У врачей вообще мало перспектив.

– Куда уж меньше. Но эту простенькую истину я понял слишком поздно: если тебя сверху не тянут за уши, перспектив никаких. Годы потрачены на то, чтобы добиться весьма скромных результатов и подвести первые неутешительные итоги. Есть, правда, старый метод: лизать начальству до зеркального блеска или интриговать, но это против моей натуры.

– Как знать, кем ты станешь лет через десять? Может, всей московской «скорой» станешь командовать.

– Врач достигает своего пика, полностью раскрывает свои таланты и знания через десять-пятнадцать лет после начала профессиональной деятельности. После пятнадцати лет начинается спад. Таким образом, в настоящее время, я уже переживаю, так сказать, свой звездный час.

– Глупости все это, – Маргарита Павловна глотнула чаю. – В нашей стране способности и знания только мешают карьере. Если на уболь пойдут твои профессиональные данные, тут же начнется рост административной карьеры.

Вербицкий вытащил из пачки сигарету.

– Это не мое поприще, медицина. Я это впервые понял ещё на третьем или четвертом курсе института. Тогда студенты резали собак, чтобы научиться делать прямой массаж сердца. Доставали сердце через вспоротый живот собаки. Знаешь, собачье сердце очень похоже на человеческое, только меньше размером. Стоишь, смотришь, а живое сердце бьется в твоей ладони. Скользкое такое. Мы капали на него разными химическим реагентами, кислотой, например, прокалывали раскаленной иглой, пропускали ток. Разными способами добивались, чтобы сердце остановилось. А потом делали прямой массаж, сердце снова начинало биться. И вот как-то я выхожу с занятия. Весна, почки распускаются, небо синее. И вдруг без всякой видимой причины я понимаю: медицина, это не для меня. Но не бросать же институт?

– Тебе, наверное, было противно, страшно, делать массаж этого собачьего сердца?