– Пока наливайте себе кумыс, – сказал он. – В больших городах мне ходят всякие нехорошие разговоры, лживые пересуды. На меня смотрят, как на крокодила. Меня превратили в жупел, в пугало для малых детей и взрослых. Поэтому пришлось переехать сюда, в глухой поселок. Подальше от плохих людей. Здесь мои земляки. Здесь меня любят и уважают. В больших городах живут испорченные люди. Не правда ли?
Величко запыхтел, Акимов пожал плечами. Рогожкин не понял, к кому именно обращается Джабилов, и ответил за всех:
– Разумеется, в городах еще те попадаются твари, – сказал он и вдруг, как черт попутал, брякнул. – Я слышал, вас держали в психушке.
Акимов ткнул Рогожкина кулаком в бок. Джабилов снисходительно улыбнулся.
– Я не думаю, что эти годы вычеркнуты из жизни. В психиатрической больнице я работал библиотекарем. Я прочитал много книг. Можно сказать, открыл для себя новые грани мира. Там я продолжил образование. Как ни странно, в этом заведении была хорошая библиотека.
– А я вот книг совсем не читал, – неожиданно перебил монолог людоеда Величко. – Все боялся зрение испортить. Вот и не читал.
Джабилов лишь снисходительно усмехнулся и продолжил рассказ, как ни в чем ни бывало.
– В лечебнице более гуманный мир, чем на свободе. Теперь я инвалид второй группы. Да, мне не очень везло в жизни. Беды до сих пор меня преследуют. Мою любимую жену, молодою русскую женщину, нынешней осенью ударила молния. Я прикопал ее, чтобы электричество ушло из тела в землю. После этого она прожила еще неделю. Красивая была, коса почти метр.
Пока Джабилов говорил, Величко наполнил пиалы кумысом, выпил свою в два глотка. Рогожкин тоже глотнул конского молока, не удержался, сплюнул на ковер.
– Тьфу, как вы это пьете? Лошадь не дойная корова. Кто-то из умных людей сказал, что кумыс надо закусывать вожжами. Простите…
Рогожкин получил новый тычок от Акимова.
– Мне тоже не нравится кумыс, – неожиданно поддержал Джабилов. – Слишком пресно.
В юрту вошла та же женщина, поставила на стол медный казан, напоминающий большой таз для стирки белья. Казан только сняли с огня. Над ним поднимался голубой дымок, в булькающем прозрачном жиру плавили поджаристые манты, похожие на мелкие чебуреки. Рогожкин уже раскрыл рот, чтобы объявить, что он вегетарианец. Не станет он, хоть на части его режь, в доме людоеда потреблять пищу, приготовленную неизвестно из чьего мяса. Рогожкин подумал и сказал другое:
– Я пока… Я лучше еще кумыса выпью. Кажется, начинаю входить во вкус.
* * *
Акимов, лежа под машиной, перевернулся на живот. Он больше не пытался кричать, звать на помощь. Прижавшись щекой к земле, он наблюдал, как происходят приготовления к его умерщвлению.
Казах притащил из оврага двухметровую суковатую жердь, сел на колени. Стал привязывать к дубине куском бельевой веревки рукоятку своего длинного охотничьего ножа. Русский, вытащив из ножен тесак для разделки мяса, караулил Каширина, обходя грузовик то слева, то справа. То и дело наклонялся вниз, проверяя, не совершает ли Каширин подозрительных движений, и шипел по-змеиному.
Каширин, парализованный страхом, и не пытался шевелиться. Нужно что-то придумать… Что-то такое… Спасительное… Придумать, пока он не потерял эту способность вместе с собственной башкой. Пока этот молодой ублюдок с маху не перерубил его шею отточенным тесаком.
Каширин пошарил по карманам, но не нашел ничего кроме измятой пачки сигарет, засохшей хлебной корки и короткой отвертки. Да, слабовато это оружие против охотничьих ножей и тесаков. Казах в зловещем молчании заканчивал приготовления. Еще один оборот веревки вокруг рукоятки ножа, тугой узел. Казах аж закряхтел от усердия.
Нож накрепко привязан к дубине, получилось убойное оружие. Ох, и крутая же будет мочиловка. Сценарий понятен. В Каширина будут тыкать и тыкать этой пикой. Не целясь. Лишь бы куда попасть. В ногу, в руку, в лицо, в живот… Тыкать и тыкать. Пока не он не изойдет кровью, пока кишки не смешают с землей.
Похоже, ему хана. Каширин сжал в потном кулаке бесполезную отвертку.
* * *
Когда гости утолили первый голод, Джабилов прижал руку к сердцу, запоздало поблагодарил за подарок.
– Хорошая винтовка, – сказал он и перешел к делу. – У меня такой винтовки никогда не было. Вы хотели узнать, где сейчас Назаров? Правильно?
– Совершенно верно, – кивнул Акимов. – И где же он?
– Скажу, – Джабилов улыбнулся. – Всему свое время. Назаров плохой человек. Он угнал у меня стадо баранов. Пятьдесят голов. Я скажу, где Назаров. Он тут недалеко прячется. Только сначала хочу взглянуть на ваш автомат. Не возражаете?
Никто не возражал.
– Курмангазы.
Джабилов снова закричал железным голосом полководца, бросающего в бой последний резерв.
– Курмангазы, тащи сюда автомат.
Через несколько секунд в юрту вошел тот казах, который встретил гостей у ворот. Он передал Джабилову автомат и рожок, видимо, уже снаряженный патронами.
* * *
Каширин лежал под грузовиком и ждал скорой смерти.
Казах присел на колени. Держа двумя руками самодельную пику, отвел руки назад, затем резко выкинул их вперед, стараясь угодить острием ножа Каширину в пах. Тот успел ударить по дубине ногой, острый клинок распорол брючину, резанул по голени. Казах улыбнулся окровавленными губами.
– Ну, давай, ну, – неизвестно к кому обращаясь, сказал он. – Сейчас я тебя… У, шакал…
Он снова выкинул вперед пику, на этот раз целя Каширину в лицо. Тот успел увернуться, клинок разорвал бушлат на плече. Каширин зарычал, как затравленный зверь. Перевертываясь с живота на спину и снова на живот, откатился на полметра. Отступать некуда.
С другой стороны у задних колес наклонился русский с занесенным тесаком. Когда казах снова попытался ужалить Каширина пикой, тот успел ухватиться за древко, но не удержал его. Выпустил, боясь, что клинком отрежет себе пальцы. Казах засмеялся, предвкушая долгую интересную расправу. Еще минута и он потеряет силы к сопротивлению, – решил Каширин.
Если уж попытаться спастись, то сейчас.
Казах отвел руки для нового прицельного удара. Каширин сунул отвертку в карман, чуть подогнул ноги, плотно уперся подошвами ботинок в землю. Острие ножа впилось в правое плечо. Каширин изо всех сил ногами и руками оттолкнулся от земли, бросился вперед. Не ожидая от себя такой прыти, высочил из-под грузовика и побежал вниз по пологому склону.
Он бежал в низину, к ржавому ручью, будто именно в этом ручье было его спасение. Под ногами пружинила ненадежная рыхлая земля вперемежку с мелкими камушками. Чем ближе к ручью, кем круче становился склон. Каширин не чувствовал боли в рассеченном ножом плече и голени. Не чувствовал, как тяжелеет от крови нательная рубаха и бушлат, как пропитывается кровью правая штанина. Он слышал лишь топот ног за спиной. И еще удары собственного сердца, громкие, как стук парового молота.