Каширин, чувствуя правым виском холод металла, взял ручку и под диктовку Литвиненко написал три документа: дарственные на загородный дом, на московскую квартиру и генеральную доверенность на имя Литвиненко. Затем он прочитал тексты и ужаснулся тому, что только что сделал.
Молодой человек отступил в сторону, положил бумаги, паспорт Каширина и пистолет в свой кейс, захлопнул крышку, щелкнул замками. Литвиненко впервые за весь разговор позволил себе улыбку, кривенькую, какую-то похабную.
– Не велики деньги два-то лимона. Я уверен, кентарь, ты успеешь собрать эту сумму за четыре дня. Если соберешь три лимона, получишь назад свою квартиру и чертов загородный дом с сортирами. У тебя есть друзья, у которых можно занять бабки. И, кроме того, есть эти алмазы. Скидывай их. Кстати, не забудь сегодня же перевести деньги со своего банковского счета. Вон бумажка. Чтобы я больше тебе об это не напоминал. Врубился?
– Да, – кивнул Каширин. – А если не успею собрать два миллиона?
Каширин чувствовал приближение мучительного приступа головной боли. Литвиненко встал со стула, нагнулся вперед и своей лапой потрепал Каширина по щеке. Дружественный, примирительный жест. В понимании Литвиненко.
– Если я не успею? – снова спросил Каширин.
– Не задавай наивных вопросов, чувак. Ты сам все знаешь лучше меня. У тебя целых четыре дня в запасе. Только не теряй зря времени.
* * *
Трудно получить взаймы любую, даже саму скромную сумму, когда у тебя большие неприятности. Эту истину Каширин открыл для себя поздним вечером во вторник.
За вторую половину дня он предпринял, по крайней мере, полсотни попыток одолжиться. Он дважды перелопатил записную книжку, силясь найти номер того человека, который скажет «да». Но это слово, как на зло, исчезло из лексикона всех людей, которых еще вчера Каширин считал своими добрыми друзьями.
«Да ты что, такие бешеные деньги, – сказал друг юности, ныне влиятельный банкир. – Два лимона. Сейчас я сам думаю, у кого бы две сотни перехватить на недельку». «Слушай, я ведь на Бога ради прошу, – упорствовал Каширин. – И даже не как твой друг. Все официально. Ты получишь залоговое обеспечение от инвестиционной компании „Горизонт“. Технические алмазы ценой в три миллиона. Только после этого открываешь кредитную линию. Проценты по траншу я буду гасить ежемесячно, начиная с ноября. Всю сумму верну ровно через полгода».
Последовала долгая пауза. «Ладно, я подумаю пару недель над твоим предложением, – сказал банкир. – Но заранее ничего не хочу обещать. Такие вопросы решает совет директоров». Каширин чуть не застонал: «Я не могу ждать две недели, пока ты будешь думать. Мне срочно нужны деньги. Срочно». «Евгений, не будь ребенком, ты знаешь, как делаются такие дела», – ответил банкир чужим голосом.
Каширин нашел в себе силы еще на несколько подобных, похожих один на другой телефонных разговоров. Наконец, закрыл телефонную книгу и стал бродить по кабинету. Такое впечатление, что о его бедах знает уже вся Москва. У плохих известий длинные ноги. А ведь люди, с которыми он разговаривал, кое-чем обязаны Каширину. Он с ненавистью пнул ногой тумбу письменного стола.
– Суки. Твари неблагодарные.
Но если достать к субботе хотя бы половину требуемой суммы, один миллион долларов, можно просить Литвиненко об отсрочке следующего платежа. Литвиненко не откажет.
Если ты должен человеку пятьдесят тысяч долларов, считай себя трупом. Если ты должен два миллиона, кредитор не даст тебе ни то, что умереть, простудиться тебе не даст. Логика деловой жизни. Так утешал себя Каширин, но себе не верил. Главное сейчас добыть этот клятый миллион. А там видно будет, там уж он как-нибудь перекрутится. Глядишь, появится свет в конце тоннеля. Там, глядишь, само рассосется.
Только в десять вечера Каширин вспомнил, что внизу его дожидается водитель персональной машины. Вспомнил, но продолжал мерить шагами кабинет.
А может, прямо сейчас…
Каширин остановился под люстрой. Ведь есть же еще один вариант. Ехать в РУБОП, накатать там заявление. Так и так, сегодня в отношении меня имело место вымогательство. Преступники, угрожая оружием, физической расправой потребовали переоформить на свое имя… Ну, и так далее. За вымогательство сейчас, не то, что в прежние годы, мотают длинные сроки. Да, теоретически такой вариант существует.
Вот только интересно, сколько времени проживет Каширин после того, как заявление попадет к ментам? Пару дней, неделю или целый месяц? И как он погибнет? Тоже вопрос. Автокатастрофа… Неосторожное обращение с огнем… Или просто пуля в подъезде того самого дома на Ленинском проспекте… Нет, дохлый это номер с РУБОПом.
Хуже всего сейчас приехать на Рублевку, увидеть Марину и начать разговор. Тягостный, ужасный разговор. Как, каким языком объяснить жене, что этот дом больше им не принадлежит? И городская квартира тоже им не принадлежит. Где найти те слова, чтобы объяснить необъяснимое?
Разумеется, после этой катастрофы, этого крушения, хорошей высокооплачиваемой работы Каширину уже не видать. Специальность финансиста придется забыть навсегда. Года через три он окончательно потеряет квалификацию. Чем жить?
Банковский счет пуст. Первое время можно перебиваться случайными заработками, он продаст «Лексус». Впрочем, и машину наверняка заберут за долги. Сегодня у Литвиненко до этой мелочи просто руки не дошли. Но что делать дальше? Брать в руки дворницкую метлу?
И, кстати, где теперь жить? В каком месте? Перебраться хотя бы на время к родителям Марины? Нет, этот вариант отпадает. Тесть старше Каширина всего на четыре года. Он такая грыжа, такой приставучий, гнусный мужик. Обожает вопросы с подковырочкой и обязательно задаст эти вопросы: «Вас, Евгений Викторович, за растрату уволили или как? Вы что же, украли чужие деньги? Это хорошо, что украли. Хоть на курорт нас с матерью отвезете за чужой-то счет. А судить вас будут? Ну, все, мать, суши сухари».
Паяц, шут гороховый. Он ненавидит Каширина. Прежде терпел, ясно, почему терпел, из-за денег. А теперь отыграется. Придется врать, изворачиваться, унижаться перед ним. Нет, этого, последнего унижения Каширин просто не вынесет. И теща станет подпевать мужу. Да они заживо сожрут Каширина. Без соли. И не подавятся.
Лучше снять квартирку, малогабаритную, самую дешевую. По деньгам. Теперь придется, хочешь, не хочешь, по одежке протягивать ножки. Каширин на минуту представил себе молодую красавицу жену, разодетую, ухоженную, облизанную персональной массажисткой и педикюршей. Представил ее в интерьере убогой малогабаритной конуры – и на душе сделалось совсем погано.
Вот Марина стоит у плиты и варит, помешивает в кастрюле вонючее, несъедобное варево из костей и мясных жилистых ошметков. Помещение тесной квартирки, заставленной чужой обшарпанной мебелью, насквозь пропитали миазмы бедности.
А он, Каширин, привыкший к кухне дорогих ресторанов, сидит за кособоким столом и облизывается. Он голоден, он отщипывает пальцами хлебный мякиш, бросает в рот скудные серые крошки. Он ожидает порцию этой горячей баланды, которая согреет его безутешную душу.