Тем вечером, как сейчас в СИЗО, Элвис валялся на кровати, смотрел в темный потолок. Чтобы не заснуть, дождаться одного местного парня, который вот-вот вернется назад с водкой, Элвис поднялся с койки, приземлился на ящик, стоявший возле печки. На ковре с другой поджав под себя ноги, расположился Мотя, рядовой второго года службы Паша Замотин. Он наводил глянец на почти готовый дембельский альбом.
— Может, поверх страниц паркетным лаком пройтись? — спросил он Элвиса. — Блестит и все такое. Солидно.
— Спусти штаны и еще мягким местом пройдись, — посоветовал Элвис. — Чтобы страницы еще ярче блестели.
Мотя поджал губы. Сегодня у него день рождение, Мотя получил посылку с домашней колбасой, сгущенкой и тремя флаконами цветочного одеколона. Колбасу разделили на две равные части, и сейчас один местный парень, бывший чеченский милиционер, побежал к земляку менять колбасу на водку. Должен вернуться с минуты на минуту.
Лейтенант Николай Мазаев развалился на ближней к печке койке. Вытащив из кармана письмо, полученное от жены неделю назад, в сто первый раз перечитывал его и, как всегда, хмурился. Все в роте, даже придурок каптер, знали, что с женой у Мазаева серьезные нелады, кажется, она снюхалась с каким-то прикинутым шпаком и собирается подавать на развод. Или уже подала. А лейтенант не может выдернуть из своего сердца эту занозу. Впрочем, все это только слухи. Какая кошка пробежала между Мазаевым и его супругой никто толком не знает.
Лейтенант сложил тетрадные листочки, засунул их в бумажник из искусственной кожи с потертыми краями. Элвис бросил окурок в печку. С восемнадцати ноль четыре бойца из взвода Мазаева заступали в караул, торчали на блокпосту у ворот, освещая прожектором ближние подступы к станции или, когда отрубался свет, пускали в темное небо осветительные ракеты. Еще один хрен получил наряд на кухню, боец Гусев попал в госпиталь с диагнозом «острая почечная недостаточность». За бетонным забором изредка постреливали, но на эту стрельбу никто не обращал внимания. На месте всего четыре бойца, считая лейтенанта и самого Элвиса. На столе, застеленном газетами, кастрюля с горячей картошкой, круг домашней колбасы, которую осталось только порубать и съесть. Только водка опаздывает…
Старшина Сергей Митрофанов, получивший прозвище Буратино, придвинув колченогий табурет поближе к печке, сосредоточенно чистил ботинки «Катерпиллар». Натянув башмак на левую руку, правой он обрабатывал гладкую поверхность кожи тряпочкой, смазанной дегтем. Рифленая подошва не скользит по льду и мокрому железу, высокие берцы, шнуровка и крючки, прорезиненная кожа. В таких прохарях не жарко летом и зимой не холодно. На вопросы, где он отхватил шикарную обувку, Буратино врет, мол, на тушенку сменял. Если откроется правда, можно загреметь под трибунал и схлопотать год дисбата, а это хуже крытой тюрьмы.
Элвис уже давно с завистью поглядывал на эти башмаки, но Буратино не хотел отдавать их ни за деньги, ни за харч. Но Элвис не отступал.
— Эй, Серега, сколько ты хочешь за это дерьмо? — спросил он. — Ну, если литрами водки?
— А? Чего? — повернув к собеседнику правое ухо, переспросил Буратино. Он часто переспрашивал.
— Я говорю, сколько водки возьмешь за эти говнодавы? Не стесняйся, называй цену.
— Нисколько, — буркнул Буратино. — Во-первых, им цены нет. В такие ботинки обут офицерский состав американской армии, — Буратино трясет в воздухе башмаком. — Во-вторых, не хочу на гражданку вернуться алкашом, последним ханыгой. Спиться тут с вами на хрен.
— Возьми деньгами.
— Что в этой вонючей дыре можно купить за деньги? Ведро козьего навоза?
Буратино, волнуясь, стал чистить башмаки с удвоенной энергией.
— Я бы на твоем месте крепко подумал, — сказал Элвис. — На днях в Грозном случай был, в батальоне морской пехоты. За мародерство солдата расстреляли перед строем. Кажется, его фамилия Комков. Командир роты приказал — и шлепнули. Пять минут на писанину — и пуля.
— Ну, то морская пехота, — улыбается Буратино, всегда готовый поверить в любую самую фантастическую ерунду. — У них дисциплина.
— А у нас что, дисциплины нет? — сурово свел брови Элвис. — Десант это что, другая армия.
— Другая, не другая, — качает головой Буратино. — Но перед строем пока не расстреливают. Не было таких случаев. А что сделали с тем офицером, ну, который расстрельный приказ отдал?
— А, пустяки. Как с гуся вода, — вдохновенно врал Элвис. — Очередное звание не присвоили — и всех дел. Зато мародера наказал публично. Я вообще-то против расстрелов, но за мародерство можно. В воспитательных целях.
— Скажешь тоже, — Буратино поплевал на ботинок и растер плевок тряпочкой. — Расстреливать… На губу, это еще куда ни шло. Но чтобы к стенке… А что тот покойный Комков сделал?
— Ведро картошки увел у местного жителя. Жрать захотел, дал в морду какому-то чурбану и забрал ведро картошки. Тот притопал в часть и офицеру пожаловался. А капитан долго думать не стал, горячий мужик. Сказал солдату: мажь лоб зеленкой. Да… И нет пацана. Даже ту ворованную картошку не успел доварить. Другие бойцы ее доварили и съели. Те, которые Комкова расстреливали. Ну, не пропадать же картошке, если солдата шлепнули.
Лейтенант отвернулся к стене, сдерживая рвущийся из груди смех.
— Блин, дикость какая… Ведро картошки… Кстати, я ботинки с мертвого снял. С мертвого — это не мародерство. И вообще, снять с духа ботинки — святое дело.
— Тот дух еще жив был, когда ты его разувал, — не отставал Элвис.
— Какая разница, в ботинках подыхать или босым? В том духе дырок было больше, чем в решете.
— У прокурора свое мнение на этот счет. Кстати, на днях ожидается штабная проверка личного состава и вещевого имущества. Найдут твои ботинки, выдернут в военную прокуратуру и задут несколько вопросов. Тогда пожалеешь, что их не продал.
— Вот когда пожалею, тогда пожалею, — Буратино сглотнул вязкую слюну, кажется, он готов был заплакать. Но еще не дозрел до того, чтобы расстаться с ботинками.
— Что, напугал тебя? — спросил Элвис.
Буратино бросил свое занятие, пристально посмотрел на лейтенанта, вдруг заржавшего в голос, на Мотю, тоже не сдержавшего смеха, на улыбочку Элвиса. Запоздало понял, что его разыгрывают.
— Пошел ты на хер со своими шуточками.
* * *
Отсмеявшись, лейтенант сделался серьезным, стал загибать пальцы, будто что-то подсчитывал и морщил лоб, потому что эти подсчеты не грели душу. Элвис догадывался, о чем думает Николай Мазаев. Завтра поезд на Грозный, а сегодня Мазаев ходил к командиру роты капитану Березкину, просил поставить на этот рейс еще хотя бы два отделения солдат. «У меня слишком мало людей, чтобы в целости довезти груз, — сказал Мазаев. — Медикаменты, а это, считай, живые деньги». «А у меня слишком мало людей, чтобы держать станцию, — покачал головой капитан. — Духи что-то затевают, об этом сообщает военная разведка. Короче, людей нет».