Собака из терракоты - читать онлайн книгу. Автор: Андреа Камиллери cтр.№ 59

– Конечно.

– Во сколько тебе обошелся этот самолет?

Спал он превосходно, как, по рассказам, спят люди, удовлетворенные сделанным. Он сделал все возможное и, похоже, даже невозможное, теперь оставалось только ждать отклика, сообщение было послано, и кто-нибудь должен был расшифровать код, выражаясь языком Альчиде Маравентано. Первый телефонный звонок последовал в семь часов утра. Это был Лучано Аквасанта из «Медзоджорно», который хотел, чтобы Монтальбано подтвердил его предположение. Не могло ли случиться, что юную пару принесли в жертву сатанисты?

– Почему бы и нет? – ответил любезный и открытый любым гипотезам Монтальбано.

Второй последовал четверть часа спустя. Версия Стефано Куаттрини из журнала «Быть женщиной» была такова: Марио, в то время когда он был с Лизеттой, застигла другая и в припадке ревности – вы ведь знаете, что такое моряки, да? – прикончила обоих. Потом она бежала за границу, но на смертном одре открыла все дочери, которая, в свою очередь, рассказала о бабушкиных грехах собственной дочери. Девушка, чтобы как-нибудь поправить дело, отправляется в Палермо – она ведь говорила с акцентом, не так ли? – и устраивает всю эту штуку с аэропланом.

– Почему бы и нет? – ответил любезный и открытый любым гипотезам Монтальбано.

Соображения Козимо Дзаппала из еженедельника «Жить!» были доведены до его сведения в семь двадцать пять. Лизетта и Марио, опьяненные любовью и юностью, имели обыкновение прогуливаться обнаженными, вроде Адама и Евы, в полях, взявшись за руки. В один отнюдь не прекрасный день их застигло подразделение отступавших немцев, тоже опьяненных, но только страхом и жестокостью, их изнасиловали и убили. На смертном одре, один из немцев… И здесь рассказ любопытным образом подхватывал версию Стефано Куаттрини.

– Почему бы и нет? – ответил любезный и открытый любым гипотезам Монтальбано.

В восемь побарабанил Фацио, который, как ему было накануне вечером приказано, принес Монтальбано все ежедневные газеты, приходившие в Вигату. Продолжая отвечать на телефонные звонки, комиссар их пролистал. Все они, больше или меньше заостряя на ней внимание, помещали новость. Заглавие, которое повеселило Монтальбано больше всего, принадлежало «Коррьере». Звучало оно так: «Комиссар дает имя собаке из терракоты, скончавшейся пятьдесят лет назад». Все приходилось кстати, ирония тоже.

Аделина удивилась, что застала его дома, такого обычно не бывало.

– Аделина, я несколько дней просижу дома, жду важного звонка, и ты, значит, постарайся, чтоб мне сиделось хорошо.

– Ничего не пойму, чего сказали.

Монтальбано тогда растолковал, что ее задачей было скрасить его добровольное заточение избытком фантазии в приготовлении обедов и ужинов.

Около десяти позвонила ему Ливия:

– Да что происходит? Все время короткие гудки!

– Извини, это мне тут без конца звонят из-за того, что…

– Знаю я из-за чего. Я тебя видела по телевизору. Такой светский, за словом в карман не лезешь, на себя непохож. Оно и видно, что, когда меня рядом нет, тебе лучше.

Он позвонил Фацио в управление, чтоб попросить принести ему домой почту и купить удлинитель для телефона. Почта, добавил он, впредь должна приноситься ему на дом ежедневно, как только прибудет. И чтобы всем передать: если кто будет его спрашивать, давать домашний номер без лишних расспросов.

Не прошло и часу, как появился Фацио с двумя открытками, совершенно неважными, и удлинителем.

– Что нового в управлении?

– А что там может быть нового? Ничего. Это вы притягиваете большие дела, а к доктору Ауджелло, наоборот, липнет ерунда всякая – сумочки вырванные, мелкие кражи, ну, подерется там кто.

– Что это значит, что я притягиваю большие дела?

– То и значит, что я сказал. Супружница моя, к примеру, мышей пугается. Ну и что же, верьте слову, она их притягивает. Куда ни ступнет, а мыши тут как тут.

Комиссар уже сорок восемь часов просидел на цепи, как пес, его жизненное пространство измерялось длиной телефонного шнура, потому ему не дозволялось ни побродить по берегу моря, ни сделать пробежку. Телефонный аппарат он таскал за собой постоянно, даже когда шел в сортир, и время от времени – мания, которая началась у него по прошествии первых суток, – он поднимал трубку и подносил ее к уху, чтобы проверить, работает ли. На утро третьего дня ему пришла мысль:

«Зачем это мыться, если все равно из дома не выходишь?»

Следующая мысль, непосредственно связанная с первой, была:

«И тогда есть ли нужда бриться?»

На утро четвертого дня грязный, волосатый, в шлепанцах и рубахе, которую он ни разу не переменял, он перепугал Аделину.

– Мария, Матерь Божья, дохтур, да что же это такое с вами? Никак захворали?

– Ага.

– Почему не позовете медика?

– В моей болезни медик не понимает.

Он был величайшим тенором, которому аплодировали во всем мире. В этот вечер он должен был петь в оперном театре Каира, еще в старом, не успевшем сгореть, он прекрасно знал, что немного спустя здание будет поглощено пламенем. Попросил служителя известить его, как только синьор Джедже займет свое место в ложе, пятой справа во втором ярусе. Он был уже в костюме, ему закончили подправлять грим. Услышал обычное: «На сцену!» Он не двинулся. Прибежал, тяжело дыша, служитель сказать, что синьор Джеджене умерший, это было известно, а сбежавший в Каир, – еще не появлялся. Он бросился на сцену, оглядел зал сквозь маленькое отверстие в занавесе: театр был полон до отказа, единственная свободная ложа была пятая справа во втором ярусе. Тогда он тут же принял решение, вернулся в уборную, снял костюм и переоделся в свою обычную одежду, но оставил грим – длинную седую бороду и густые белые брови. Никто бы не смог узнать его, и, значит, ему больше не пришлось бы петь. Он понимал прекрасно, что его карьера кончена, что отныне ему придется искать способов заработать себе на пропитание, но не знал, что делать: без Джедже он не мог петь. Он проснулся весь мокрый от пота. Классический фрейдистский сон – с пустой сценой – он переделал на свой лад. Что это должно было означать? Что бессмысленное ожидание Лилло Риццитано испортило бы ему жизнь?

– Комиссар? Это директор Бурджио. Давненько уже мы с вами не созванивались. У вас есть новости о нашем общем друге?

– Нет.

Ответ односложный, краткий, рискующий показаться невежливым. Нельзя было поощрять долгие или ненужные разговоры: если б вдруг Риццитано набрался решимости и услышал короткие гудки, он, очень даже возможно, мог потом и не перезвонить.

– Я думаю, что теперь уже единственный способ, который у нас остается, чтобы поговорить с Лилло, простите за цинизм, – это прибегнуть к столоверчению.

Они страшно погрызлись с Аделиной. Домработница, ненадолго зайдя в кухню, подняла крик. Потом возникла перед ним в спальне.