Трибунал для судьи - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Денисов cтр.№ 78

В отличие от замшелого преступника Гурона, «законопослушная» Виолетта Штефаниц не была честна даже на его десятую часть. Она поведала удивительную историю, после прослушивания которой даже мы с Пащенко разинули рты. Оказывается, гражданка Германии прибыла в город Тернов для установления связей по обмену опытом в чистопородном скрещивании. Инбридинг – сказала она.

– Чего? – наморщил лоб следователь.

– Инбридинг. Это метод, используемый только опытными заводчиками, – нагло и спокойно излагала Штефаниц. – Скрещивание близких родственников. Например – брата с сестрой.

– Это как? – почти прошептал бедный сотрудник прокуратуры.

– Господин следователь, мы ведем речь о собаках, а не о людях. – В говоре Виолетты для вящей солидности появился немецкий акцент.

– Вот сучка! – восхитился Пащенко. – Если бы не эта маленькая стерва, не было бы всего того, что произошло за последние три недели!

Следователь взял себя в руки и снова настроился на деловой лад:

– Как вы оказались в квартире десять по улице Мебельная?

Адрес, в который она прибыла, был дан ей в Германии на международной выставке в Вене! Ну, если та старуха с неходячим дедом – профессиональные заводчики немецких овчарок, тогда я – пророк Моисей.

– Только не десятая квартира, а…

– …двенадцатая, – окончил за нее Вадим.

– У нас есть все основания предполагать, что вы говорите неправду. – Следователь откинулся на стуле. – Повторить вопрос?

– Я подданная Германии. Требую, чтобы во время производства допроса здесь находился германский консул!

Испытанная отмазка для всех «грязных» иностранцев.

– Извините, но правительство Германии почему-то не хочет открывать свои представительства в таких городах, как Тернов, Бодайбо и Зюзя. Где я вам консула возьму? – Следователь повесил на лицо издевательскую усмешку. – Нужно было по вопросам (он склонился над протоколом) ин…бри…динга ехать в Москву или Санкт-Петербург.

– А адвокаты есть в таких городах, как Тернов и Зюзя?

– Обязательно. Но в выходные дни найти их не представляется возможным. Придется допрос отложить до завтра. Поставьте подпись в подписке о невыезде…

Все. Уже сегодня Виолетты Штефаниц не будет в Тернове. Однако мне на это совершенно наплевать. Теперь это дело следствия. А моя задача – найти Ступицына. В том, что это он застрелил Шилкова, теперь уже нет никаких сомнений. Не знаю почему, но я верил Гурову. По крайней мере, он говорил правду там, где ее можно было укрыть. И эта правда была не в его пользу. Он, конечно, законченный негодяй, но сейчас я ему верил. И не мое дело, как сейчас следствие будет снимать показания с Виолетты. Опыт международного общения у прокуратуры есть – кому, как не мне это знать! – так что пусть голова болит у городского прокурора. А я чист и перед Виолеттой, и перед органом надзора. Первой я спас жизнь, второму передал все нити для расследования преступления.

Скатертью дорога, как говорят в Зюзе и Тернове…

Сейчас, когда я вспоминаю свои сумасбродные новосибирские подозрения относительно Пермякова, мне становится стыдно. Словно лишенный разума, я бросался тогда из крайности в крайность, подозревая то Вадима, то Пермякова. Но именно они остались верными мне до конца. И теперь, когда я сижу на кушетке рядом с женой следователя, мне почему-то очень хочется повиниться. Не потому, что лежащему на операционном столе другу, словно по взмаху волшебной палочки, станет легче, а для самоочищения. Пермяков не думал о том, кто прав, а кто виноват, когда лез на балкон. И не выгадывал, вставая на пути убийц. Он просто делал свое дело. Рутинное, нудное мужское дело. Наверное, именно он в тот день оставался без жалости и гнева, выходя навстречу бандитам с пустым пистолетом.

– Ничего, ничего! – рубил ладонью воздух, шагая по коридору, Пащенко. – Ничего! Он парень крепкий, у нас в команде защитником играл! Ты помнишь, Струге, как он играл?! Ага! Всем бы так играть! Нападающих с поля сносил, только свист стоял! Ничего, все нормально будет…

Мы уже два часа находились в больнице вместе с Мариной – женой Пермякова. Только она, в отличие от нас, сидела на этой кушетке уже сутки. Мы принесли ей сок и вареную курицу с хлебом, но пакет так и остался стоять под кушеткой. Она молчала и глазами, полными слез, смотрела на дверь палаты. Там резали и шили ее мужа… За два часа она не сказала ни единого слова и ни разу не пошевелилась. Она сидела, словно изваяние. Дети были отправлены к бабушке и ничего не знали о случившемся. И сейчас Марина была совершенно одна. Понимая это, мы говорили безостановочно, пытаясь заполнить мучительные паузы словами поддержки и даже шутками. Только шутки получались какими-то стеклянными. Как эта дверь, за которой уже третий час шла вторая для Пермякова операция…

Когда, наконец, из палаты стали выходить хирург, в насквозь пропитанном потом халате и ассистенты, нас кто-то словно лишил дара речи. Каждый из нас боялся произнести фразу – «Как он?».

– Как?.. – выдавил Вадим.

Врач подошел к Марине и взял ее за локоть. Однако встать она не могла. Силы она потеряла еще сутки назад, когда мы сообщили ей о муже. Поняв, что она не встанет, я вскочил с кушетки, освободив для хирурга место.

– Не волнуйтесь. Это всегда глупо звучит в наших устах, но – не волнуйтесь. Сейчас у него стабильное состояние. Через день он придет в себя и станет снова набирать здоровье. Но на месяц ему у нас придется остаться.

Марина беззвучно зарыдала.

Все! Ее нужно везти домой.

– Мы ее к сестре Пермякова отвезем, – решил Пащенко.

Рольф едва не сошел с ума, увидев мое приближение к калитке. За те дни, пока я его не видел, он словно вырос! Вылизывая мое лицо, стараясь, чтобы не осталось ни одного «необработанного» участка, он скулил и яростно махал хвостом.

Проводив Марину в дом, сестра Пермякова вернулась на улицу:

– Горе с ним! Кошку подрал и нашу, и соседскую. Никого в ограду не пускает. Лает и рычит, как Цербер! И не ест ничего! Ты, Антон, хоть покорми его!

Домашние щи со свининой – не самый лучший корм для немецкой овчарки. Свинина моему псу вообще противопоказана. Но больше ничего не было, а из-за Марины я не стал просить Вадима остановиться и купить корм. Но Рольфу было невдомек, что ему противопоказано, а что назначено! Суп изчезал из кастрюли в его пасть, как вода в помпу. Вылизывая уже блестящую кастрюлю, он долго не мог успокоиться и гонял ее мордой по всему двору. Поняв, что больше ничего не дадут, пес опять вернулся ко мне показывать свою преданность. Я ввел его в дом и заставил повалиться на пол. В течение четверти часа, несмотря на яростное сопротивление, я копался в его шерсти. Искал родинки, шрамы и другие приметы, которые именуются «особыми». Искал бросающиеся в глаза метки, посредством которых Рольф мог быть причислен к знатному семейству Штефаниц. Ничего, кроме царапин от зубов пса на своих руках, к моменту окончания осмотра я не обнаружил. Как же Виолетта выделяет его среди прочих собак?!