— Если бы вы, мужчина, были не из полиции, вы бы сейчас уже выбирали себе место на кладбище. А так отвечаю — да, это работа Зямы Шнеерзона.
— Этот господин приходил к вам один?
— Вы имеете в виду — без полиции?
— Я имею в виду — без женщин.
— Женщины были, — кивнул Зяма. — Сидели в экипаже и очень радовались моей работе.
«Жених» достал фотографии Соньки и Михелины.
— Эти?
— Физиономий не помню, а зубы я бы им точно повставлял. Видать, дамочки долго кушали не то, что надо, и жили не там, где нужно. Особенно пожилая… А не подскажете по секрету, что за интерес у вас к этим двум прошмандовкам?
— Подскажу, только не сегодня, — засмеялся Лев Петрович.
— Это не те самые дамочки, о которых шумит весь город и из-за которых полиция гоняет своих поцев по дворам с фотоснимками?
— Какие дамочки?
— Вы заплатите или я скажу это бесплатно?
Жених достал из кармана три рубля. Зубник оценил подачку, презрительно пожал плечами:
— Совсем поганые дела в полиции, если дают деньги за сплетни, — однако сунул деньги в карман и сообщил: — В городе говорят за Соньку и за ее дочку. А ихнего мужа, говорят, уже повязали.
Почти в то же самое время в похожем одесском дворе Яша Иловайский сидел на скамейке под виноградной лозой, растирал в небольшом казанке черную краску, внимательно слушал Груню Гудзенко.
— Бежала из Сахалина. С каторги, — горячо рассказывала она. — Почти полгода на пароходе. Все пришлось пережить — жару, голод, измывательства. И все это ради чего?.. Ради того, чтобы вырваться на волю. Почувствовать себя человеком. И вот вырвалась. И что?.. Хожу по чужому городу, без денег, без родных, никого не знаю… Слезы душат, ноги не держат, руки опускаются…
— Послушайте, мадам, — не выдержал наконец Яша. — Какая мне оттого польза, что я вас так внимательно слушаю? Что вы хотите своей историей мне сообщить? Что у вас нет денег?.. Так скажите прямо и идите своей дорогой!
— Деньги есть, — Груня стала суетливо развязывать узелок. — Только совсем немного. Сколько возьмете за паспорт?
— Возьму столько, чтоб мне не было обидно, а вас не торкала полиция.
— Сколько?
— С вас полкатьки, мадам.
Гудзенко достала из узелка свернутые деньги, пересчитала их.
— Не хватает.
— Хорошо, — согласился Иловайский. — Приходите, когда удачно кого обворуете, або нахально станете плакать где-нибудь на Дерибасовской.
— А как за меня заплатит сестра?
— Какая сестра? — удивился Яша. — Вы в этом городе имеете такую сумасшедшую сестру, которая платит за фуфло?
— Мы бежали вместе… На одном пароходе!
Иловайский перестал мешать краску, уставился на женщину.
— И где же она теперь?
— Здесь, в Одессе… Она была у вас! С дочкой! — Груня достала из-за пазухи две фотографии, показала Яше. — Помните?.. Тоже заказывали документы!
— Мадам!.. Если вы имеете меня за полного поца, то я имею вас за идиотку. Кому вы парите мозги, мадам?.. Если вы из полиции, то прямо так Яше и скажите. И я по-скорому пошлю вас если не на Дерибасовскую, то совсем в обратном направлении.
— Клянусь, сестра, — перекрестилась Груня. — Сонькой зовут… Сонька Золотая Ручка!.. Воровка! А дочка Михелина!.. Они уже забрали паспорта?.. На какую фамилию?
Иловайский поднялся.
— Я вас больше не держу, мадам… Идите своей дорогой, пока вам не помогли другие! — взял казанок с краской, двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж. Оглянулся, предупредил: — И не говорите больше за Соньку в Одессе. Иначе вам или голову проломят, или в другое место что-то засунут!
Поднялся наверх, неожиданно позвал визитершу:
— Мадам!.. Станьте внизу, прямо подо мной!
— Зачем? — не поняла Груня.
— Хочу выбрать подходящий ракурс, чтобы сделать вам снимок на память!
Женщина с недоумением подошла поближе к стене, задрала голову.
— Так годится?
— В самый раз! — Яша взял тазик с грязной водой, поднес его к перилам и вылил прямо на Груню. — Это чтоб вам, мадам, не сильно жарко было-таки шагать по Молдаванке в такую погоду!
Допрос Константина Кудеярова вели двое — сам князь Икрамов и следователь Потапов. Граф был растерян, подавлен, от волнения лицо его постоянно потело, что вынуждало Кудеярова постоянно извлекать из кармана носовой платок и промокать пот.
Князь размеренно вышагивал по комнате, глядя на носки своих сапог, не поднимая глаз и не мешая следователю задавать вопросы.
— Когда вы вступили в партию эсеров? — спросил тот.
— Год и два месяца тому, — произнес Константин и оттянул воротник сорочки.
— Вы пришли туда по рекомендации?
— Нет, исключительно по собственному желанию.
— Желанию или убеждению?
— Разве это не одно и то же? — удивился граф.
Потапов бросил взгляд на князя, с насмешкой ответил:
— Не одно… Желание — приступ, убеждение — диагноз.
— Думаю, все-таки по желанию… Мне хотелось что-то изменить в нашем обществе.
— Вы полагаете, нам не хотелось бы этого?
— Полагаю, не очень. Иначе вы бы… — граф замолчал, не договорив фразу.
— Что «иначе»? — переспросил следователь.
— Иначе вы бы не служили столь рьяно режиму, который во всем доказал свою несостоятельность!
— Почти призыв к перевороту! — с иронией заметил Потапов.
Икрамов остановился напротив Константина, спросил, с трудом сдерживая возмущение:
— Вы ведь дворянин, граф! И вы посмели посягнуть на самое святое в нашем государстве — на установленный Богом монарший порядок!
Кудеяров был бледен.
— Это, князь, я намерен расценить как оскорбление!
— Ваше право!.. — Икрамов сделал несколько шагов по комнате, вновь остановился перед графом. — Вы подозреваетесь в том, что вступили в преступный сговор с группой лиц, имеющих целью свержение существующего государственного уклада!.. Вы признаете это?
Константин молчал.
— Если вы блюдете кодекс чести дворянина, то обязаны честно ответить на поставленный вопрос.
— Да, я состоял в партии… Но когда понял, какие цели она преследует, немедленно покинул ее.
— Вы разделяли задачи, цели, методы, идеологию преступников?
— Вначале разделял, затем осознал.
— Осознав, почему не сообщили властям о существующей организации?