Сонька. Конец легенды - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Мережко cтр.№ 109

Изюмов двинулся было к двери, но директор перехватил его.

— Остановитесь! — силой заставил вернуться, усадил на стул. — Я был неправ. Погорячился… Простите, — достал из буфета бутылку коньяка, рюмки. — Давайте забудем о глупом происшествии… Все мы смертны. И я смертен, и вы, — налил в рюмки, самолично преподнес одну Николаю. — Без обид. Хорошо?.. Я на вас не обижаюсь, вы на меня.

— А я, Гаврила Емельяныч, никогда на вас не обижался, — попытался улыбнуться тот.

Чокнулись, выпили.

— А вы, Гаврила Емельяныч, иногда бываете даже приятным-с, — заметил Изюмов.

— А вы, любезный, иногда бываете даже хамом, — хохотнул тот.

Налил по новой.

— Я знаете сколько не выпивал? — заявил Изюмов, быстро хмелея. — Даже трудно себе представить!.. Полжизни!

— Значит, по третьей?

— Не стану возражать, Гаврила Емельяныч!.. С вами хоть по десятой!

Филимонов старательно наполнил рюмки, улыбнулся бывшему артисту.

— Персонально за вас, господин Изюмов. За талантливого и достойного!

— Хо-хо-хо! — деланно хохотнул тот и погрозил пальчиком. — Если я такой талантливый и достойный, почему торчу на лестнице и улыбаюсь всяким мордам?.. Почему не на сцене-с?

— Об этом мы поговорим отдельно.

— Я, Гаврила Емельяныч, самый несчастный и самый одинокий человек! — Николай бесцеремонно взял бутылку, сам налил коньяка себе и директору. — Не возражаете?

— Лейте.

— Ваше здоровье.

Выпили. Бывший артист приложил к носу рукав, занюхал.

— Я ведь, Гаврила Емельяныч, переживаю за мадемуазель как за самого родного человека.

— Ей что-либо угрожает?

— Ого-го-го! — снова поднял палец артист. — Еще как угрожает. Смертельно!

— Надеюсь, не вы?

— А вот тут я должен замолчать. Молчу-с!.. Потому как не имею права. Это вопрос политический.

— Следователь ошивался по этому поводу?

— Именно так-с. Выспрашивал, вынюхивал адрес мадемуазель.

— Но вы-то адрес знаете?

— Разумеется. Но не скажу… Даже вам не скажу, Гаврила Емельяныч! Только без обид, ладно?

— Опасность для мадемуазель исходит от господина следователя?

— Ни в коем разе!

— От кого же?

Изюмов приблизился к директору, прошептал:

— От полиции… Мадемуазель влипли-с в какую-то историю, и следователь намерен их предупредить. Очень нервничали, бранились, даже обзывались.

Филимонов сглотнул ком, вставший поперек горла.

— С чего бы это? Она ведь вроде даже не родственница? А может, влюбился?

От такой шутки Николай громко расхохотался:

— Не говорите-с глупости, Гаврила Емельяныч! Он просто добрый и порядочный господин. Под ребрами сердце, а не мешок!.. Давайте за его здоровье!

— С удовольствием.

Гаврила Емельяныч в очередной раз наполнил рюмку Изюмова.

— А как же он найдет мадемуазель, если даже вы адреса не знаете?

— Я не знаю? Что с вами, Гаврила Емельяныч? — выпучил глаза Изюмов. — Я еще как знаю!.. Ого-го! Но сказать могу только самому верному человеку!.. Самому верному и проверенному!

— Такой человек, господин Изюмов, перед вами, — склонил голову Гаврила Емельянович.

Было пройдено уже более сотни верст. Самоед и его собаки давно остались в стойбище. Погоня отстала, тайга час от часу становилась все гуще, силы убывали.

Никита Глебович временами останавливался, сбрасывал винтовку, валился на плотный валежник, старался отдышаться, унять сердце. Но ему тут же начинал чудиться собачий лай, он поспешно поднимался, оглядывался и продолжал движение.

Руки, лицо сплошь покрыли волдыри от укусов мошкары.

Поручик выкрикивал что-то неразборчивое, истеричное, плакал, однако не сдавался и пробирался вперед.

Гостиничка, в которую перебрались Сонька и Михелина после ареста Михеля, располагалась всего в трех кварталах от Приморского бульвара. Номер был двухкомнатный, скромный, по-южному домашний — скрипучая мебель, занавесочки на окнах, кружевные салфетки на столиках и подушках.

Михелина, держа в руке корзинку с купленными на улице сливами и абрикосами, быстро вошла в номер, сбросила в прихожей туфельки, позвала:

— Сонь, глянь, что я купила!

И вдруг, увидев мать, осеклась. Перед ней сидела старая седая женщина, глаза которой были наполнены слезами. Лицо — обрюзгшее, уставшее, измученное. Она смотрела на дочку не мигая, не вытирая мокрых щек.

Миха присела перед нею на корточки, почти шепотом спросила:

— Сонь, что с тобой?

— Ты где была? — спросила та негнущимися потрескавшимися губами.

— На улице, купила фруктов.

— Я просила тебя никуда не выходить… Я ведь просила, Миха.

— Хорошо, больше не буду, — дочка провела ладонью по ее мокрой щеке. — Что-нибудь случилось?

Сонька помолчала, тихо произнесла:

— Устала, Миха… Устала и не могу больше.

— От чего, Соня?

— От жизни… Надоело все. Не хочу бегать, прятаться, бояться. За тебя бояться, за Таббу, за себя. — И спросила жалобно, совсем по-детски: — Почему так, дочка?

— Что?

— Почему они не дают мне пожить спокойно?.. Что я им такого сделала? За что меня гоняют, травят, гнобят, как бешеную собаку? Чем я им опасна?

— Наверно, тем, что Сонька.

— Я уже не Сонька… Уже нет. Я старая, больная женщина. И я правда устала. Хочется просто пожить, никого не боясь, ничего не опасаясь. Не хочу воровать, не хочу обманывать, не хочу чувствовать себя изгоем. Хочу хоть на старости почувствовать себя человеком. Большую часть жизни я уже прожила — что мне осталось?

— Давай сбежим отсюда, скроемся, растворимся. И нас никто не найдет. Я ведь тоже, Сонь, хочу жить по-другому.

— Я думала об этом. Сидела и думала… Только, боюсь, не получится.

— Почему? — искренне удивилась Михелина. — Кто нам мешает собрать вещи и сбежать отсюда? Сегодня, сейчас!

— А как быть с Таббой?

— Таббу тоже возьмем с собой.

— Ты знаешь, где она?

— Узнаем через воров.

— А с Михелем?

— Тоже воры помогут!

— Видишь, опять воры… Никуда от них не денешься. Замкнутый круг. Кругом воры… — Сонька вытерла обеими ладонями лицо, попыталась улыбнуться. — Я которую ночь, Миха, не сплю. Вспоминаю свою жизнь. Вспоминаю, и становится страшно.