— Здесь буду.
Женщины-узницы с малой перебранкой стали распределять меж собой кровати, раскладывать жалкие пожитки, прихорашиваться.
Дверь барака открылась, и бодрый мужской голос прокричал:
— Золотая Ручка здесь определилась?
— Здесь, — ответили.
— На выход.
Сонька с трудом сползла с постели, направилась к двери. Ее соседка, крупнотелая Груня, сочувственно проворчала:
— И здесь не оставят в покое. Чего они тебя терзают?
— Видно, не могут без меня.
Молодой, крайне симпатичный охранник, в котором было заметно кровосмешение азии и славян, бесцеремонно взял хилую женщину под руку и вывел из барака.
Охранник шел за воровкой, едва слышно бормоча какую-то песенку. Сонька с интересом осматривалась, изучая новое место пребывания. Единственная улица делила поселок на две половины, мужскую и женскую. Правда, мужчинам попасть к женщинам было практически невозможно — их отделял высокий забор, вдоль которого бегали собаки.
Поодаль, на отшибе от Александровского Поста, находилась местная тюрьма, с вышками, огромным колючим забором, с глубоким рвом, окружавшим мрачное каменное сооружение.
— Это наша тюрьма, — объяснил конвоир.
— Вижу.
— Кто туда попадает, живым не выходит.
* * *
Начальником оказался тот самый моложавый прапорщик Солодов, который держал на площади речь перед арестантами. При появлении в его кабинете Соньки он неожиданно приподнялся, показал на табуретку. Воровка с безразличной усталостью села, вопросительно посмотрела на бодрого начальника.
— Значит, ты и есть Сонька Золотая Ручка?
— Так говорят.
— А ты себя такой не считаешь?
— Не знаю. Я все забыла.
Прапорщик закурил, выпустил густое облако дыма.
— Давай так, Сонька. Давай будем дружить.
Она вопросительно усмехнулась.
— Давай чтоб никаких сговоров, махинаций, комбинаций.
Воровка отрицательно покачала головой:
— Мне не до махинаций и комбинаций. Я устала, господин начальник.
— Это поначалу. Через месяц-другой оклемаешься, и какая-нибудь глупость обязательно ударит в голову. А по причине, что тебя все это шакалье уважает, надзор за тобой будет особый.
— Карцер?
— Зачем? Каждый вечер и каждое утро будешь отмечаться.
— Думаете, сбегу?
— А черт тебя знает! Вообще-то отсюда народ ни разу еще не сбегал. А куда бежать-то? Остров!.. Либо в тайге зверь загрызет, либо за берегом море проглотит. Куда бежать, Соня?
— Некуда.
— Есть куда. В тюрьму! А она здесь, рядышком. Наблюдала ее?
— Наблюдала.
— Я считаю, в нашу Александровскую тюрьму лучше не попадать. Подохнешь в считаные дни. Поэтому живи пока в поселке для своего удовольствия и общего покоя.
Сонька молчала, безразлично глядя на Солодова.
— Что еще?
— А еще тут тобой один человек который год интересуется.
— Арестант?
— А других у нас тут нет! — рассмеялся начальник. — Арестант. Но живет не у нас, в соседнем поселке.
Сонька чуть оживилась:
— Как зовут?
— Меня?
— Нет, арестанта, который интересуется.
— Не помню… Не наша фамилия, не русская. Как опять напомнит о себе, так и кликну.
Воровка поднялась, поклонилась:
— Благодарю, господин начальник.
— Это за что? — удивился он.
— В подобном заведении мне никогда не предлагали стул.
Прапорщик польщенно расхохотался:
— Так ведь, мадам Сонька! Разве мы не понимаем, что вы тоже люди! Человеки! Особенно бабы! Пусть даже оступившиеся, но не окончательно! Потому уважение к вам проявлять иногда следует. Тем более к такой барышне, как Сонька Золотая Ручка. Не баловать особенно, конечно, но стул предложить можно.
* * *
К бараку Соньку провожал все тот же симпатичный полуазиат. Изредка по пути попадались то женщины-арестантки, то мужчины. По дороге воровка искоса наблюдала за своим конвоиром, спустя какое-то время спросила:
— А почему я под охраной? Народ вон просто так ходит.
— Так то народ, а ты Сонька Золотая Ручка. Надо, чтоб и ты здесь привыкла, и чтоб народ к тебе привык.
— Тебя как зовут?
— А тебе зачем? — засмеялся охранник.
— Хочу познакомиться.
— Зачем?
Соньке понравился простой нрав парня:
— Ты мне нравишься.
Такое заявление совсем его рассмешило:
— Так ты ж старая для меня!
Такое признание царапнуло женщину, но она вида не подала.
— Нравишься не как мужчина, а как человек.
— А тебе откуда знать, какой я человек?
— Видно.
— Это как? — Конвоиру было забавно болтать со знаменитой воровкой.
— Веселый, хорошая улыбка, и, по-моему, ты совсем не злой.
— Да, — согласился довольный охранник. — Я добрый. Меня за это начальник шибко ругает.
— Ты не русский?
— Почему? Русский! Наполовину. Мама — чукча, отец — русский офицер. Правда, он маму сразу же бросил. Живет, мама говорит, в Санкт-Петербурге. А зовут меня Коля, ну, Николай.
Сонька была довольна.
— Ты только, Коля, никому не говори, что мы с тобой беседовали.
— Почему?
— Тебе нужны неприятности?
— Не нужны.
— Хуже всего будет, если узнает твой добрый начальник.
— Солодов? Какой же он добрый? Это он с виду такой. Даже стул может арестанту подать, лишь бы заморочить голову… Зверь зверем!
Некоторое время шли молча.
— Я тебя, Сонька, представлял совсем другой.
— Какой?
— Злой. А на самом деле мы с тобой добрые и веселые. — И Коля заливисто рассмеялся.
* * *
Женщин пригнали на прииски затемно, хотя сама работа началась, когда стало совсем светло. Морозы еще не ударили, но земля уже остыла, и вода в речке, где мыли золото, была студеная.
Арестанток распределили по всей длине речки, в которой водилось золото, дали каждой по железной лопате и мелкому решету, вогнали по колено в воду, и работа началась.
Конвоиров вокруг было столько, сколько узниц. За каждым гребком песка или промывки в сите следило сразу несколько пар глаз, и украсть хотя бы самый мелкий золотой камушек было невозможно.