И она сказала.
Мои руки дрогнули на руле. Я едва не выехал на тротуар.
— М-мона, — выдохнул я. — Малышка, детка. Сладкая моя. Повтори это еще раз.
— Сто… этого достаточно, Долли? Сто тысяч долларов?
8
Я сидел и в каком-то оцепенении смотрел на Мону, а она на меня — взгляд был встревоженный, а грудь ее вздымалась и опускалась. Так прошло минуты две: она глядела на меня с надеждой, а я был слишком потрясен услышанным, чтобы выдавить из себя хоть слово. Потом она снова побледнела и сказала, что мне лучше отвезти ее домой.
— Долли, все хорошо. Я больше не боюсь. Она убьет м-меня, все будет кончено и…
— Тише-тише, малютка, — перебил ее я. — Никого она не убьет. Не убьет, понимаешь?
— Убьет! Она все узнает и…
— А вот и нет. Все будет совсем иначе. Ты мне лучше вот что скажи, детка. Где эта старая кошелка могла раздобыть сотню тысяч долларов?
— Ну, — начала она, — я точно не знаю, но…
Она почти ничего не помнила о своем детстве. Однако старуха кое о чем проговорилась, и когда Мона объединила все ее оговорки, то смогла сделать вполне убедительный вывод о том, откуда взялась эта сотня тысяч. По крайней мере, мне ее вывод показался убедительным.
Я снова завел машину и поехал к старухиному дому. По дороге я думал. Ломал голову над тем, как рассказать Моне о своей затее. Впрочем, я не был уверен, стоит ли ей вообще об этом рассказывать.
— И вот что еще, дорогая. Думаю, все будет в порядке… то есть все может быть в порядке. Думаю, у меня получится устроить так, чтобы ты и я уехали отсюда вместе и… и…
Слова — те, что я действительно хотел сказать, — точно застряли у меня в горле. Я сглотнул и сделал еще одну попытку, решив подойти с другой стороны.
— Этот тип, Пит Хендриксон… Помнишь его, дорогая? Вот, а теперь представь на минутку, что Пит…
Мона вздрогнула и отвернулась. Ну, вы понимаете. Стоило только упомянуть имя Пита, как ей стало плохо, стыдно и страшно.
Я любовно потрепал ее и назвал своей нежной овечкой.
— Прости, детка. Мы больше не будем говорить ни о Пите Хендриксоне, ни о прочих грязных ублюдках, с которыми твоя тетка заставляла тебя… э-э… забудем об этом. Что я хотел сказать, так это… это… а что, если бы кто-то вломился к вам в дом и…
— Нет, — оборвала меня она. — Нет, Долли.
— Но, детка, если…
— Нет, — повторила Мона. — Ты слишком хороший. Ты и так уже много сделал. Этого я не могу тебе позволить.
Я сглотнул; казалось, я должен был испытывать разочарование. Ведь это был первый — и, вполне возможно, последний — случай в моей жизни, когда я мог заполучить большие деньги. Но, как ни странно, я вздохнул с облегчением. Я был рад, что этого не случится.
— Что ж, ладно, — сказал я. — Просто я подумал, что…
— У нее пистолет. Она может тебя ранить или даже убить, — прошептала Мона.
Тут я понял, что снова в деле.
Мы подъехали к торговому центру, где я должен был высадить Мону. У обочины я затормозил.
— Старуха рассчитывает, что я снова навещу ее. Помнишь, милая? Я говорил ей, что вернусь. Значит, если я заеду как-нибудь поздно вечером и…
В общем, я выложил ей свою затею. Не во всех деталях, потому что я еще и сам не просчитал все до конца, — только самое основное. То, что должно было произойти со старухой.
— Тебе не нужно в это ввязываться, крошка. Все, что от тебя требуется, — приготовить деньги, чтобы я их быстро забрал, и позвонить потом в полицию.
— А потом… — Глаза Моны опять заблестели, и лицо ее снова ожило. — И тогда мы сможем уехать вместе, да, Долли? Мы сможем быть вместе после этого?
— Конечно — где-то через неделю. Как только все немного поутихнет.
— Давай сегодня, Долли, — проговорила Мона. — Убей ее сегодня.
Само собой разумеется, о том, чтобы убивать старуху сегодня, не было и речи. Такое дело требовало хорошей подготовки. Мне предстояло еще взяться за Пита Хендриксона и обработать его. Я объяснил Моне, что нам придется подождать — возможно, до понедельника. Пока что ей следовало вернуться домой и сделать вид, что все отлично.
— Но, Долли, а вдруг она узнает, что я взяла деньги? Вдруг она узнает до понедельника…
— Она не узнает, — сказал я так, чтобы она поверила моим словам. И чтобы я сам себе поверил. — Отправляйся-ка теперь домой, а завтра вечером мы снова увидимся. Встретимся здесь около восьми часов.
Мона не спешила: она ужасно боялась предстать перед старухой и хотела остаться со мной. Но после моих уговоров, ласковых и в то же время настойчивых, она наконец пошла домой.
Я провожал ее взглядом, пока она не скрылась за углом. Потом развернулся и поехал домой.
Теперь, когда все было решено (если, конечно, я сумею втянуть в это дело Пита), я ощутил какой-то холодок. А может, говоря по правде, начал охладевать к этой затее. По большому счету я не боялся; черт подери, тут нечего было бояться; я, конечно же, хотел Мону и, конечно же, хотел заполучить эту сотню тысяч. Но я просто не мог себе представить, что и вправду осуществлю задуманное.
«Ты что, парень, совсем спятил? — подумал я. — Ты собираешься кого-то убить? Ты собираешься убить двоих? Нет, приятель, не выйдет. Ты на это не способен».
Я был уже на полпути к дому, но вдруг резко повернул вправо и поехал в город. За последние три-четыре дня я почти ничего не ел. Может, из-за этого я чувствовал себя таким слабым и нервным. Может, на сытый желудок мне все покажется совсем иным.
Несколько минут я кружил по деловому району, думая о том, что бы мне хотелось съесть, и пытаясь найти какое-то пристойное место, где бы мне хотелось поесть. В конце концов я оказался все в той же забегаловке, где ел всегда, — в гриль-баре по соседству с магазином.
Я сел за стол, и официантка сунула мне под нос меню. Ничего аппетитного я там не обнаружил, да и одного взгляда на официантку хватило, чтобы у меня в желудке все перевернулось. Бог свидетель, я не знаю, почему так происходит, но могу рассказать, как это происходит. И так получается в каждой чертовой забегаловке, где я оказываюсь… Везде работают какие-то старые кошелки, — похоже, их держат в чулане со швабрами и выпускают оттуда специально перед моим приходом. И вот такую кошелку наряжают в самый отвратительный и грязный передник, какой только можно найти, и размазывают по ее ногтям этот паршивый красный лак; и вся-то она чумазая, неряшливая и скверно пахнет. Вот такие дамочки меня всегда обслуживают.
И я, братцы, не шучу. Так бывает везде, куда бы я ни пришел.
Я велел ей принести порцию виски и бутылку пива, сказав, что еду закажу позже. Но, знаете, она оказалась из этих, прилипчивых. Не отходила от меня, рекомендуя «популярные блюда», «блюда дня» и все такое, да вдобавок тыкала в меню своими проклятыми красными когтями. Я терпел, пока хватало сил, а потом смерил ее презрительным взглядом и велел ей убираться.