Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер - читать онлайн книгу. Автор: Борис Подопригора, Андрей Константинов cтр.№ 95

Глинский вздохнул, подумав, что разбудил мальчишку своими стонами. Это если он вообще спал.

— Ничего-ничего… Не бойся… Всё будет хорошо… Скоро будет… Мне просто приснилось что-то. Ты спи…

Абдулла в ответ промычал что-то невнятное, продолжая смотреть на Бориса. Он отвёл взгляд и снова вздохнул. Раньше, до побега, он мог бы приобнять мальчишку, погладить его по голове… Теперь же Абдулла от любого прикосновения, даже самого легкого, аж сжимался весь, начинал головой трясти и мычать… Честно говоря, Глинский так и не понял, почему «духи» не прикончили Абдуллу. Может, пакистанцы запретили? Точнее, местные американцы. Они же не знали, что пареньку язык вырвут, вот и планировали, возможно, повторный допрос. А может, и сами моджахеды берегли пацана к финальному во всех смыслах матчу по «бузкаши»? Абдулла ведь идеально подходил на роль «жертвенной овцы».

А вдруг Гафар его всё же выдал? Вдруг всё, что последовало дальше, — это лишь растянутая по времени «духовская», да нет, не «духовская», а цэрэушная проверка? Для установления факта проведения советской разведывательной акции в нейтральном Пакистане…

Глинский закрыл глаза. Ему казалось, что он сходит с ума.

После побега Абдуллы отношение охраны к нему изменилось. И не то чтобы его в открытую «назначили виновным», но… Как-то больше напряжения стало. И машины он ремонтировал практически при неотступной охране. И Азизулла постоянно стеком своим больно тыкал. А если не тыкал, то просто бил по голове.

Пленные, как собаки, почуяли что-то и инстинктивно стали как-то отходить от Мастери. Поняли, видно, что за побег Абдуллы рано или поздно «завиноватят» Абдулрахмана…

Утром, улучив момент, к Борису подошел Абдул Хак. Подполковник в последнее время постоянно демонстрировал Мастери доверие, особенно после совместной молитвы за упокой души неудачливого беглеца Наваза, а также его сокамерников Асафа и Фаизахмада.

Борис также чуть-чуть приоткрылся Абдул Хаку, продемонстрировав знание дари, слишком, пожалуй, хорошее для водителя, пусть даже и водителя из геологической партии.

Вот и в этот раз они разговаривали на таджикском, правда, полушепотом.

Подполковник быстро оглянулся и сказал, глядя Борису в глаза:

— Товарищ Абдулрахман, у вас мало времени…

— Почему?

— Один охранник, мой земляк, говорит, Азизулла очень на вас злой. Хочет менять надсмотрщика, а здесь надсмотрщика меняют всегда одинаково: новый появляется, когда старый уже мёртвый.

Глинский устало потёр лоб рукой:

— Это я понимаю… Что делать-то? Бежать? Так вот — Наваз пытался… Помощи просить? Как и у кого? Телефона нет, домой не позвонить.

Абдул Хак помолчал, а потом сказал, чуть отвернувшись:

— Здесь есть рация…

— Что?

— Здесь есть рация.

— Откуда ты знаешь?

Подполковник усмехнулся, испытующе посмотрел на Глинского и ответил:

— Больше года назад… Здесь в плену был один майор-связист. Халькист, из низших дехкан. Таджик, конечно. Он тоже был надсмотрщиком. Недолго.

— Почему?

— Потому что он пытался выйти в эфир. Хотел рассказать, где мы находимся, просить помощи…

— И что дальше?

— Его поймали. И перед всем лагерем убили дандой.

Глинский инстинктивно поёжился. Он очень хорошо знал, что такое данда — увесистая дубинка, обернутая войлоком. Такие дубинки у «духов» всегда под рукой. Данда легко превращала человеческое тело в бесформенную кровавую котлету.

Абдул Хак продолжил:

— Он перед казнью сказал, что родина его — Ленинград.

— Почему?

— Наверное, из уважения… Так и сказал: «Город Великой Октябрьской социалистической революции…» Договорить до конца ему не дали… Майор Каратулла рукой махнул и… Тело полтора месяц не забирал. Американцы видели. Ничего не сказали. Забыли тогда про свою «антисанитарию» и чистоту.

— Зачем ты мне об этом рассказываешь?

Подполковник прищурился:

— У тебя мало времени. Я хочу, чтобы ты это понял.

Глинский нахмурился:

— Кем ты меня считаешь?

Абдул Хак покачал головой:

— Это неважно, что я считаю… Я вижу, ты хочешь жить. Хочешь сильнее других. Ты — сильнее других. Сильнее и телом, и духом. Я это понял. Я не знаю, как тебе помочь. Но я хочу помочь.

— Спасибо.

Подошедший толстый охранник прервал их разговор и пинком отогнал подполковника, оставив Глинского копаться в моторе очередной «барбухайки». Толстый охранник видел, что Мастери что-то бормочет себе под нос, но даже вслушиваться не стал. Все уже привыкли к тому, что Абдулрахман во время ремонта постоянно сам с собой разговаривает…

«…В чем я допустил ошибку? Не надо было „вылезать“, набиваться в надсмотрщики? Но если б я не стал надсмотрщиком, как бы я общался с пленными и охраной? Тупить надо было больше? Куда уж больше? Так и сгнил бы тут. Но где же наши? Должны же они хоть какой-то знак подать… „Дядя Витя“ ведь обещал… А может, подали, да я не заметил?»

Борис тоскливо вздохнул, выпрямился, потирая затёкшую поясницу, и огляделся. К толстому охраннику, стерегущему Мастери, подошёл другой, Мансур. Этого Мансура Борис в свое время от хронического поноса вылечил. Снадобье было несложное: сосновая зола (от советского ящика из-под снарядов) да растолчённая верблюжья колючка… Мансур что-то оживлённо рассказывал толстяку и вертел в руках какую-то бутылку. Глинский машинально прищурился, приглядываясь, и чуть не ахнул: это была не просто бутылка, это была бутылка из-под советской «хванчкары». Откуда она здесь?

Борис не выдержал и подошёл к охранникам. Толстяк нахмурился, но Мансур, наоборот, заулыбался довольно, показал Мастери бутылку, явно хвастаясь. Глинский внимательно разглядел этикетку — новая, не выцветшая под солнцем. На ломаном дари он с грехом пополам объяснил, что в бутылке раньше было вино. Завистливый толстяк немедленно заявил, что вино — это грех, и поэтому бутылку необходимо немедленно разбить. И даже потянулся к ней рукой. Но Мансур руку сослуживца отвёл, сказав, что раз вина уже нет, то и греха нет, а стеклянная тара — это товар!

— Где нашёл? — как бы между делом поинтересовался Борис, и довольный Мансур охотно рассказал. Оказывается, бутылку он подобрал на лагерной свалке — заметил, что американские советники что-то выбросили, и подобрал. А американцы вино выпили, наверное, накануне — к ним на аэродром какой-то лётчик приезжал, гражданский, в голубой рубашке. Не американец, но по-американски очень хорошо говорил, всё время смешил советников. Сам такой чернявый, с бородкой… Может, даже и шурави… Наверное, он и подарил бутылку советникам…

Глинский вежливо покивал, поцокал языком и вернулся к своей «барбухайке». Ему казалось, что мозг вот-вот взорвётся. Борис перевёл дух и начал лихорадочно думать.