Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер - читать онлайн книгу. Автор: Борис Подопригора, Андрей Константинов cтр.№ 75

В-третьих, за услугу Халес просит не так уж и много — дать ему заработать на этом глупом заблудившемся шурави, ну и… вообще, не очень плотно «опекать» в будущем. Это, конечно, вслух не произносилось, но подразумевалось. Яхья был мужчиной горячим, но весьма практичным — мало ли какой «побочный бизнес», не нуждающийся в посторонних глазах и ушах, встретится Халесу на долгом пути до Пешавара… А Аллах, как известно, одинаково не жалует ни искушаемого, ни соглядатая… Яхья медленно кивнул и так же медленно, с достоинством засунул под язык щепотку чарса:

— Дага Насим ди Ходай па нивал шавандай. [86]

Халес лишь воздел глаза к небу и лицемерно вздохнул.

Борис, по понятным причинам вслушивавшийся в этот увлекательный диалог с особым интересом, незаметно перевёл дух. Кажется, пронесло… По крайней мере сразу его не пристрелят. Теперь Глинский знал, что значит ощущать себя принадлежащей кому-то вещью… В этих местах, похоже, мало что изменилось со времен Александра Македонского, давшего название родине предков Раббани. Тогда, наверное, так же гнали рабов с караванами и так же выясняли отношения между собой главари крупных и мелких шаек…

Несмотря на боль в голове, засыхающую на лице и в волосах блевотину, Борис почувствовал какой-то внутренний подъём. Так бывает после того, как жизнь какое-то время висит на волоске. Глинский вдруг вспомнил, как во время второго инструктажа «на даче» генерал Иванников однажды сказал:

— Восток, — оно, конечно, дело тонкое. Но, знаешь, Борюша, не тоньше купюры, это я тебе говорю…

Борис сдержал, разумеется, улыбку. Испуганный шофёр-«геолуг» никак не мог в такой ситуации улыбаться…

…Всю следующую неделю небольшой караван, состоявший из пяти верблюдов и семи погонщиков, шёл в Пакистан. Шли долго и как-то вязко: сначала вроде бы в одну сторону, потом — в другую. Борис всё время пытался сориентироваться на местности, но общий маршрут движения представлял весьма приблизительно. Днём его за связанные за спиной руки длинной кожаной петлей пристёгивали к верблюду, и он так и шёл, поминутно спотыкаясь, наполовину спиной вперёд. Шёл по тридцать километров в день. Это было очень, очень тяжело, зато неимоверная усталость быстро вытеснила страх. Конечно, Глинскому было страшно. Он ведь был никаким не суперменом, а самым обычным человеком, ну, может быть, лучше других подготовленным, но не более того.

Но постепенно Борис стал привыкать к страху. Человек ко всему привыкает, пока жив… Периодически Глинского избивали, но не сильно, а так — для общего взбадривания и напоминания, кто есть кто. Борис, как мог, подыгрывал избивавшим его «духам» — и стонал, и вскрикивал, и ойкал, и закатывал глаза. У него получалось довольно натурально. «Духи», по крайней мере, не ожесточались. Ну и Глинский был доволен — пусть лучше у этих уродов будет хорошее настроение, а то, как известно, тяжёлые мысли тянут к тяжёлым предметам…

В первый же день, когда он захотел отлить, его заставили встать на колени и пинками с затрещинами объяснили, что мочиться можно только так, а стоя это делать неприлично. Протестовать Глинский, разумеется, не стал: на коленях так на коленях, как скажете, уважаемые, хоть лёжа, только ногами по голове не надо…

Кормили его смоченными в жирной воде крошками от сухарей. Правда, сами «духи» тоже скорее постились. Пару раз Борису, как собаке, кинули куски твёрдой вяленой баранины. Глинский, как пёс, её и досасывал, не слишком заботясь о сохранении достоинства. Тут бы силы поддержать…

Все в караване жевали чарс, подкармливали им и Бориса. Он не отказывался. Вообще, уже первые два-три дня в караване дали ему чуть ли не больше, чем вся «скоропостижная» подготовка «на даче». Глинский не разумом, а нутром ощутил, что здесь — другое «измерение» жизни. Человек из другого мира не может осмыслить его, но может попытаться просто впустить его внутрь себя… Здесь всё было другим и чужим: и запахи, и отношения между людьми, и система ценностей, и даже измерение времени. Как-то Глинский вспомнил вопрос, заданный ему однажды афганцем еще в Кабуле: «А в России бывают понедельники?»

Караван часто останавливался в заброшенных кишлаках — их было много, в них, как правило, и ночевали.

Советских (или «бабраковских») вертолётов за всё время пути Борис так и не увидел, правда, один раз услышал. «Духи» тогда переполошились, и караван спешно вернулся в кишлак, где они останавливались на ночлег.

Но вертолёт так и не показался из-за барханов — звук становился всё тише и тише. А потом и вовсе растворился в белёсом небе. На радостях «духи» в тот раз избили Глинского чуть сильнее обычного…

На седьмой день пути караван пересёк весьма условную границу с Пакистаном. Собственно, никакой границы не было вовсе — ни контрольно-следовой полосы, ни столбиков, ни колючей проволоки, ни людей — вообще ничего. Только верблюжий скелет на тропе — и всё. Судя по всему, по скелету «духи» и поняли, что они уже в Пакистане, потому что сразу как-то радостно запричитали…

Ещё через часа два пути они встретили другой караван — «водозаправочный». «Духи» долго закупали воду, болтали со встречными караванщиками, а потом все вместе собрались помолиться. Кстати, до этого они почти не молились. Ну да всем известно, что путешествующие даже священный пост в месяц рамадан могут не соблюдать. Путешествующие и воюющие…

…Наконец, они добрались до какого-то большого кишлака под Пешаваром — Борис определил это по характерному гулу самолетов, а других аэродромов-то на десятки вёрст вокруг не было.

Погонщики начали суетиться с разгрузкой, а Глинского загнали в неглубокую яму, крытую досками. И словно забыли про него. Борис не заметил, как заснул. Он вообще научился спать где угодно — даже со связанными руками и ногами. Ничего удивительного — ему ведь пришлось прошагать рядом с верблюдом около двухсот километров…

Под вечер за Глинским пришла машина с красным полумесяцем на дверце и облупившейся английской надписью «Medicare». Борису развязали руки и ноги, однако завязали глаза.

После чего ехали ещё где-то с час, потом машина остановилась и долго стояла — минут сорок. Глинскому показалось, что автомобиль остановился перед закрытыми воротами. Так оно и было…

Когда малолитражка заехала наконец-то в какой-то гараж, к ней сразу подошёл некий то ли индус, то ли пакистанец в военной форме без знаков различия.

Борис, с глаз которого только что сдернули повязку, моргая смотрел на него. Этот человек, как оказалось, худо-бедно говорил по-русски. Правда, окончания «по-европейски» «проглатывал», но понять его было можно.

Этот «индопакистанец» представляться не стал, подвёл Бориса к белому обшарпанному столу с пластиковой столешницей и приказал написать на листке бумаги фамилию, имя и отчество, год и место рождения, а также название гарнизона, номер части, где захваченный проходил службу, а ещё звания и фамилии командиров.