Серегин как-то странно усмехнулся и искоса посмотрел на Кудасова — не таят ли его слова о Поспеловой подвоха. Но Никита Никитич говорил абсолютно серьезно и искренне — откуда ему было знать, что отношения Андрея и Лиды продвинулись в свое время гораздо дальше обычных процессуальных…
Обнорский об этом ничего не рассказывал, а Лида Поспелова, видимо, тоже не особо стремилась рекламировать всю глубину ее знакомства с журналистом Серегиным… Тем более, что отношения их закончились не на самой радостной ноте.
Обнорский кашлянул и, пряча глаза, глухо спросил:
— Какую протекцию ты можешь составить?
Кудасов улыбнулся:
— Вадика Резакова из моего отдела знаешь?
— Ну…
— Так вот — у него, вроде, с Лидой кое-что наметилось в личном плане… Они скрывать пытаются, но я-то вижу…
— Вот как? — Обнорский достал новую сигарету. — Ну что же — совет им да любовь, как говорится… Не стоит, пожалуй, в такой ситуации время у девушки отнимать. Если она настоящий профессионал, то у нее и так каждый свободный часок на счету. Давай лучше к нашим баранам вернемся… Или ты специально меня Поспеловой спихнуть хочешь, чтобы от Антибиотика подальше отвести? Уговор-то наш еще в силе?
— В силе, в силе, — вяло откликнулся Кудасов. — Побереги нервы Андрей, у тебя настоящая мания подозрительности начинается…
В тот день, когда они побывали в 354-ом отделении связи, между журналистом и шефом 15-го отдела словно черная кошка шмыгнула — точнее даже не кошка, а совсем котенок. Ма-аленький такой, абсолютно неприметный. И тем не менее некий осадок остался, какое-то не очень приятное послевкусие… Кстати говоря, в глубине души Кудасов-то ведь и сам недолюбливал Геннадия Петровича Ващанова, но считал себя не в праве руководствоваться в серьезных делах личными симпатиями и антипатиями. Несколько угнетало Никиту Никитича и то, что ему и в самом деле приходилось быть не совсем искренним с Обнорским. Но не втягивать же парня на самом деле в реальную разработку Антибиотика?…
…Кудасов с сожалением доел свою половинку бублика, стряхнул крошки с кожаной куртки, вздохнул и подумал о том, что «разводить» Андрея будет тяжело — во-первых, душа к этому не лежит, а во-вторых, интуиция у парня и впрямь необычная… Какое-то время шефу 15-го отдела удавалось уклоняться от встреч с журналистом, ссылаясь на грянувшие в начале октября девяносто третьего кровавые события в Москве — дескать, обстановка осложнилась, всех «на казарму» перевели… Но события-то, в конце концов закончились, а в Питере и вовсе ничего особенного не было… Никита Никитич снова вздохнул и попытался внутренне подготовиться к неприятной беседе с подполковником Щегловым…
Машина уже поворачивала с Литейного на Каляева, где располагалась служебная стоянка автомобилей ГУВД.
* * *
Кудасов, наверное, не слишком бы удивился если бы узнал, какой разговор состоялся за неделю до начала раскрутки темы с заявлением Гришковца в одной симпатичной русской баньке под Репино. Баня и впрямь была великолепной, да и то сказать — люди, парившиеся в ней, все же не у станков работали, и не за учительскими столами штаны протирали. В этой баньке парился сам Виктор Палыч Говоров, а компанию ему в тот раз составлял некто Иваныч — один из самых влиятельных людей в бандитском мире Питера, кстати говоря… Только знали это немногие — Иваныч афишировать себя не любил, «братвой» управлял из-за кулис, а на людях предпочитал появляться в кепке, козырек которой всегда закрывал половину его лица… Простая «братва» его зачастую и вовсе не знала — задержит РУОП, бывало, каких-нибудь «быков», они на допросах про бригадиров своих много чего расскажут, а про Иваныча молчат — не знают такого… Иногда лишь кто-то вспомнит где-то на каком-то сходняке мелькнувшего «мужика в кепке».
Повод для большого разговора у Антибиотика с Иванычем был самый серьезный, однако собеседники к основной теме переходить не спешили — баня, она, как известно, суеты не терпит. Русская баня — это прежде всего ритуал, и Виктор Палыч был одним из самых ревностных его блюстителей. Антибиотик любил и просто попариться от души, и разговор серьезный в бане составить. Виктор Палыч был тонким психологом — в парной человек голенький, неприкрытый ничем, незащищенный. Голому с одной стороны врать тяжелее, а с другой — его тянет на откровенность с другим голым. Да и мысли в бане иной раз неожиданные приходят — видать, температура способствует и влажность, мозги нестандартно начинают работать…
— О-хо-хо, грехи наши тяжкие, — закряхтел Антибиотик, залезая на полок. — Хорошо-то как, Господи! Все-таки лучше нашей русской бани — ничего нет. Это сейчас мода пошла на всякие сауны… А ведь вся сила-то — в пару. Парок, он исключительно хорошо на нервы влияет… А эту сауну чухня придумала — от скудости ума своего и жадности. Сауна, она что — быстро нагревается и быстро остывает… А нашу баню долго топить надо, и с умом опять же — дровишки чередовать, пар выдерживать. Наша русская баня — это дело серьезное, а сауны эти — туда только блядей таскать хорошо…
Иваныч еле заметно улыбнулся и прищурившись, заметил:
— Оно, конечно, вам виднее, Палыч, но только я помню, что и у нас в деревнях детишек в банях раньше делали…
— Ну, так — Антибиотик даже приподнялся, опершись на локоть. — Одно дело — блядство, другое дело — дитя зачать. Тут чистота нужна и душевный покой… Нет, русский народ не дурак, ему пар как воздух нужен…
Иваныч спорить не стал, наклонил согласно покрытую войлочной шапочкой голову:
— А вы, Палыч, толк в парку знаете… — Он расправил широкие плечи и повел носом: — Добавляете что-то в парок? Уж больно духмяный.
— А это эвкалипт, — разулыбался Антибиотик. — Для бронхов очень хорошо. Мои-то бронхи — застужены еще с Воркуты. Осталась, понимаешь, память от «хозяина»…
Иваныч сочувственно цокнул языком и покачал головой:
— Сколько годков прошло, а все не отпускает?
— Э-эх, — махнул рукой Виктор Палыч. — Молодой был, глупый, не понимал ничего. Да и время другое было… Ладно, что прошлое ворошить, жить настоящим нужно. И будущим. Сейчас-то жизнь ведь только начинается. Грех нынешнее времечко упускать, потому как золотое оно… Не для всех, конечно, для тех, кто живет с понятием и разумением.
— Верно, Палыч, — крякнул Иваныч, замачивая венички в тазу. — Не зря же люди говорят, что делу время, а потехе — час.
— Добро бы все это понимали, — вздохнул Антибиотик. — Времени-то мало, а сделать много надо… Смену готовить нужно. Чтоб не зря, значит, время-то прожито было…
— Со сменой проблема, — почесал красную распаренную грудь Иваныч. — Никто работать не хочет, все норовят сразу в дамки прыгнуть… Все ж таки нагловатая нынче молодежь пошла — сплошная борзость! Мы такими не были…
— Так ведь кто нагличает? — пожал плечами Виктор Палыч. — Только те, кому жизнь еще рога не накрутила… Непуганый, он хуже дебильного.
Младший компаньон Антибиотика вдруг усмехнулся и, непроизвольно понизив голос, сказал с каким-то оттенком злорадства: