Тень на каменной скамейке - читать онлайн книгу. Автор: Мария Грипе cтр.№ 31

Она всегда подчеркивала, что не всякий достоин быть ее клиентом. В Швеции лишь несколько избранных семей могли пользоваться услугами Ульсен, в том числе и наша. Чем мы заслужили эту честь, я не знаю. По словам Ульсен, ей нужно было чувствовать себя в доме уютно – вот главное. Некоторые семьи она обшивала по нескольку лет и вдруг в один прекрасный день чувствовала, что в доме стало неуютно, и тогда просто прекращала туда ездить. И точка!

Короче говоря, теперь, перед приездом Ульсен, важно было оберегать уют в доме.

«Когда Ульсен гостила у нас в последний раз, Каролина здесь еще не служила. – Свея многозначительно посмотрела на маму и вздохнула. – Только бы все обошлось…»

В связи с приездом портнихи у папы всегда появлялось особенно много дел вне дома. Здесь он чувствовал себя чужим. Дело в том, что Ульсен занимала библиотеку на первом этаже. Нигде больше не было стола, достаточно просторного, чтобы на нем можно было кроить. И вот библиотека изменялась до неузнаваемости. Тут появлялась швейная машинка. Всюду – на каждом стуле, на каждом кресле – лежали куски ткани и бумажные выкройки. Ковры сворачивали и выносили, чтобы на них не налипали нитки и всякий мусор. .

Каждый год повторялось одно и то же. Большой стол обычно был завален толстыми папиными книгами. Многие из них лежали раскрытые, со множеством закладок. Трогать эти книги никому не разрешалось. И вот, когда к приезду Ульсен требовалось освободить стол, папе приходилось самому подыскивать для книг другое место. Но время шло, а книги так и лежали на столе. Мама терпеливо, утром, днем и вечером, напоминала папе, но безрезультатно. Книги продолжали лежать на том же месте. «Да, конечно», – говорил он. Но слова оставались словами. И лишь когда Марет Ульсен стояла в дверях с сантиметром и ножницами наперевес, папа наконец осознавал серьезность ситуации и начинал перекладывать книги.

Тяжело вздыхая, он ходил по библиотеке и пытался куда-нибудь пристроить свои фолианты, да так, чтобы не пришлось их закрывать. В результате всюду – на подоконниках, стульях и диванах – лежали раскрытые книги, пока Ульсен не уезжала, и тогда все начиналось заново. Утром, днем и вечером мама напоминала папе:

– Ну вот, Карл Вильгельм, теперь можно сложить книги обратно на стол. Нам он больше не нужен. Ты же не хочешь, чтобы это сделал кто-нибудь другой, так что будь добр…

– Да, конечно, – говорил папа. Но слова оставались словами.

И лишь когда Свея с тряпками и ведрами появлялась в библиотеке, намереваясь произвести весеннюю уборку, только тогда папа понимал, что дело плохо, и снова ходил по библиотеке и вздыхал.

Тут папа действительно чувствовал, что он не хозяин в собственном доме. Только он привык, что этот том лежит на окне, а тот – на диване в кабинете, и вот нужно снова все рушить. Во всем был определенный порядок. В чем-то даже удобнее, что книги не свалены друг на друга в одном месте. Но никому нет до этого дела. Весенняя уборка для них важнее.

Каролина, часто исподтишка наблюдавшая за папой, попыталась вмешаться и помочь ему, но, как она рассказывала потом, это оказалось бессмысленной затеей. Все равно, куда бы она ни положила книгу, он обязательно перекладывал ее на другое место. А потом ничего не мог найти.

И Каролина оставила его в покое. Но позже я снова увидела, как она потихоньку подглядывает за папой. На лице у нее застыло такое странное выражение, будто она рассматривает диковинное животное.

Но вернемся к Ульсен. Женщина она видная. У нее густые золотистые волосы, вьющиеся у лба и у висков, глаза голубые, а щеки круглые и розовые, как у ангела в церкви. Она любопытна и разговорчива. Всегда веселая, временами она могла дуться на кого-нибудь и тогда молчала насупившись, но ее редко хватало надолго.

Спала Ульсен в комнатке на чердаке, напротив комнаты Каролины. Обедать должна была вместе с нами в столовой, но часто не успевала ко времени и тогда сама брала еду на кухне. И то и другое сильно раздражало Свею. То, что мы приглашаем Ульсен есть с нами, – это унижение и подхалимство, считала она. А то, что портниха сама берет еду на кухне, – это просто самоуправство с ее стороны. Ульсен должна питаться вместе со Свеей и Каролиной на кухне – вот и весь сказ!

Но Свее пришлось проглотить обиду. Портниха никогда не прерывала работу ради еды. Случалось, правда, что она заканчивала начатое как раз к обеду и тогда ела за нашим столом.

Ульсен всегда начинала с того, что проверяла наше белье. Вещи, из которых я выросла, перешивались на Надю. Маме шились новые, а мне переходили ее старые. В первые дни Ульсен шила белые панталоны и нижние юбки с воланами и вышивкой. Всегда одного и того же фасона, очень изящные. Мама хотела, чтобы у нас было красивое белье. Потом портниха шила нам блузки, отпускала юбки, которые стали коротки, перешивала на меня старые мамины платья, мои – на Надю, а маме шила новые.

Кроме того, ежегодно каждой из нас шилось хотя бы одно выходное платье. Этот пункт был самым интересным в программе.

Да, в нашем доме Ульсен скучать не приходилось. Одежду Свеи она тоже приводила в порядок. Шила рабочие блузки и платье из отреза, подаренного той на Рождество. Кроме того, Свее очень хотелось нарядную блузку. Но это только в том случае, если Ульсен справится с основной работой и у нее останется время. Поэтому экономка изо всех сил старалась, чтобы Ульсен у нас было комфортно и дело спорилось. В свободные минуты она сама помогала чем могла: сметывала швы или обметывала петли. Она угощала Ульсен кофе с печеньем и всячески пыталась ей угодить.

Мою сестру портниха обожала. Для нее всегда находилось сколько угодно времени. Она научила Надю кроить и шить, вместе они мастерили куклам платья.

Еще Ульсен выучила Надю говорить по-норвежски, Надя была очень способной ученицей. Потом, когда мастерица уехала, Надя еще долго говорила по-норвежски, особенно в школе, но там ее познания не получили должного одобрения. Учительница даже жаловалась маме.

Примерки были для меня пыткой. Все тело деревенело. Пальцы Ульсен были такие холодные, а булавки все время кололись. Мне казалось, вид у меня жалкий, что на меня ни надень, и портниха, кажется, тоже так считала.

Мама стояла рядом и, задумчиво склонив голову набок, смотрела в зеркало, а Ульсен сидела на корточках, изо рта у нее торчали булавки. «А ну-ка выпрямись! Стоишь, как мешок с сеном», – сказала мама, а Ульсен что-то промычала. Из-за булавок не разобрать ее слов, но я поняла, что она согласна с мамой.

Я старалась изо всех сил и все равно казалась себе похожей на кочергу. Что я делала не так? Руки всегда мешались, я не знала, куда их деть, и они висели, как плети. Мама вздохнула. Я увидела в зеркале, как они с Ульсен переглянулись, и поняла, что дело безнадежно. Но когда вещи были готовы и я начинала их носить, то выглядела совсем неплохо. Тут уж исключительно заслуга Ульсен.

Каролине нужно было черное платье для особых случаев, и портниха взялась сшить и его. К первой примерке Каролина все еще не оправилась от болезни. Поэтому вела себя очень смирно. Я сама была там (только что закончила примерять платье) и знаю, о чем говорю. Каролина молчала, позволив Ульсен решать все самой. Она ни во что не вмешивалась.