Егор - читать онлайн книгу. Автор: Мариэтта Чудакова cтр.№ 116

Из личных воспоминаний. Когда вышел указ о свободе торговли, в подземном переходе моей станции метро «Беляево» появилась симпатичная аккуратная старушка. Каждый вечер, когда в двенадцатом часу ночи я возвращалась из библиотеки, она торговала одним-единственным товаром – моими любимыми батонами, стоившими когда-то 13 копеек. Не помню, сколько они стоили тогда, в начале 1992-го; старушка, естественно, продавала их немножко дороже магазинной цены. И это для многих оказалось совершенно неестественным. Бедную старушку ежевечерне поносили последними словами. Размахивая перед ее носом руками, возмущенно кричали, как же ей не стыдно спекулировать, что во-он в том магазине эти батоны стоят на сколько-то копеек дешевле.

Сначала я пробовала увещевать людей:

– Так ведь она вам не мешает покупать в магазине! Идите и покупайте по более подходящей вам цене. А она берет свою цену за то, что принесла эти батоны сюда, где я могу, не теряя времени, купить их на бегу. Тем более, что когда я возвращаюсь домой, магазин уже закрыт! Она берет свою наценку за то, что облегчает мне жизнь.

Мои логические доводы отлетали, как от стенки горох. Я поняла, что здесь работает не разум, а прочно укоренившиеся стереотипы советской этики: любая перепродажа с выгодой для себя – спекуляция, спекулировать – плохо и даже преступно.

Именно тогда, когда стала восстанавливаться свобода торговли, а за ней – и частная собственность, стало очевидным то разрушение, которому подверглась в течение семидесяти с лишком лет российской жизни многовековая система простейших понятий, связанных с деньгами и с собственностью.

Даже не на обломках этой системы – нет, на пустом месте, где когда-то лежали обломки, – происходило в начале 90-х в России восстановление института частной собственности. Понятно, что оно принимало (и до сих пор то и дело, увы, принимает) уродливые формы. Неожиданно руководитель чего-либо получал вдруг в руки такие деньги, которые он, во-первых, никогда раньше не держал в руках. А во-вторых – это были не советские бумажки (недаром назывались они «дензнаки» – так сказать, знаки денег), а реальные деньги, на которые можно что хочешь купить (без многомесячных очередей, номеров в списках и тому подобных советских обычаев). А то и вовсе – взять да и поехать в отпуск в Испанию! О чем он раньше и мечтать не мог, что, надеюсь, уже известно и понятно юным читателям моей книжки.

И не надо ему теперь для этого проходить комиссию в райкоме партии по месту работы – комиссию, состоящую из членов правящей партии на пенсии, которые строго будут требовать, чтобы собравшийся за границу назвал имя генерального секретаря компартии Испании,

Венесуэлы, Гондураса или США. (И это совсем не анекдот, а советская реальность.)

Десятилетия без частной собственности и реальных денег превратили большую часть населения в подобие выпускников детдома. Те, как известно, выйдя в мир, не знают, как обращаться с деньгами: до 16-ти лет находились на казенном коште и своих денег не имели.

И в сознании бывших советских людей все, что связано с частной собственностью, оказалось многократно заклеймено – в годы их детства, отрочества, юности, зрелости… Ленин стремился именно к этому – и цели достиг.

С 1947 года сколько поколений затвердило чеканный стих Маршака – его «Быль-небылицу. Разговор в парадном подъезде»?

…Капитал

Своей он дочке завещал —

Три миллиона ровно.

На эти деньги лет пятьсот

Прожить без горя и забот

Могла Адель Петровна…

Идея дочернего вложения денег в отцовское производство не рассматривается. Предполагается, как видим, не приумножение капитала, а исключительно его проживание. Поэтому сама идея богатого наследства приобретает нарочитые черты абсурдности: ну кто ж это надеется пятьсот лет прожить?..

Первые для многих (уж точно – для детских лет ваших бабушек и дедушек) уроки политической экономии социализма… Какие звонкие, легко укладывающиеся в детскую память строки! В память тех, кто родился и жил в стране, уничтожившей частную собственность.

…А дети продали завод,

Затон и пароходы…

– Да что вы, дедушка! Завод

Нельзя продать на рынке,

Завод – не кресло, не комод,

Не шляпа, не ботинки!

– <…> Всё продавали господа:

Дома, леса, усадьбы,

Дороги, рельсы, поезда —

Лишь выгодно продать бы!

Ну, не мерзавцы ли эти «господа»? (В советское время слово «господа» имело весьма плохую репутацию – оно уже не было обычным обращением, как до Октября 1917 года и после Августа 1991-го). Подумать только – выгоды искали!

…Купец Багров имел затон

И рыбные заводы.

Гонял до Астрахани он

По Волге пароходы.

Он не ходил, старик Багров,

На этих пароходах,

И не ловил он осетров

В привольных волжских водах.

Его плоты сплавлял народ,

Его баржи́ тянул народ,

А он подсчитывал доход

От всей своей флотилии

И самый крупный пароход

Назвал своей фамилией.

Подумать только – сам не ходил на пароходах, купленных на его деньги, не стоял у штурвала, не бросал уголь в топку – а посмел назвать собственный пароход своей фамилией!..

Маршак с детства нам азбучно просто объяснял: разве ж это работа – доход подсчитывать? И мы начинали думать – и правда…

А доход – понятие в советское время вообще очень сомнительное. Недаром в Словаре Ушакова среди немногих примеров на это слово значатся «нетрудовые доходы». «Доход» и «выгода» – явно плохие вещи (И опять напомню – Адам Смит в середине XVIII века думал об этом совсем иначе…).

А «нажива», между прочим, в русском языке не всегда означала непременно что-то плохое или очень плохое. Когда-то звучало это слово иначе. С XI по XVII века нажив на Руси – это то, что нажито, приобретено, нажитое имущество. Было еще слово нажиток – к значению добавляется прибыль, доход. Заметим – никакого плохого оттенка еще нет!

Правда, среди примеров в словаре старого русского языка – некий торговый немчин, пуская в дело не отданный своевременно долг, кредитора Кузмы животом владеет, промышляет торговым промыслом, себе большие нажитки нажил; а ево учинил бес промыслу – то есть оставил ни с чем. Но на само слово нажитки эти действия пронырливого немчина (немца или вообще иностранца) тени не бросают.

Да и в разных диалектах еще в середине XIX века слово нажив, нажива означало заработок, и только.

«Нажива-то плоха стала», – так говорили и в вологодских, и в архангельских, и в северодвинских, и в олонецких местах. Наживалъщик означало – тот, кто зарабатывает, кормилец, – а отнюдь не что-то плохое.