Говорю это исключительно для тебя, потому что сам в эту галиматью никогда не верил, не верю и считаю, что всяк делает свою судьбу сам. Но это такие, как я, делают сами, а с такими, как ты, она играет – то высунется, то спрячется, то ухмыльнется лукаво. Извини за излишнюю образность – «хотелось болтать», как сказал однажды классик. И всюду провидение расставляет эти самые знаки, как дорожные вехи. Иногда мы читаем правильно, иногда нет и тогда сбиваемся с пути, теряемся в лесу и можем запросто потонуть в трясине. Вот ты женился на своей воспитательнице, а я уверен, были предупреждающие знаки, какие-нибудь красные флажки, сны, взгляды, словечки, случайно оброненные, которым ты не внял. Когда-нибудь сядешь и вспомнишь, если захочешь. Но это так, между прочим, лично я думаю, что это дело прошлое, ни к чему его ворошить…
Психолог Вайнтрауб, покривив душой, выдал этот душещипательный текст специально для Васи, который был внушаем, как многие талантливые люди, и жил образами в большей степени, чем разумом, и сейчас, оказавшись на распутье, вполне мог откликнуться на зов судьбы в лице его, Сэма. Сейчас главное, считал он, заинтересовать Васю, пробудить и столкнуть с насиженного места. Дать пинка и заставить действовать. Ввязаться, а там посмотрим, как карта ляжет.
– Так вот, слушай, Василек, – продолжил он бодро, – и суди сам, что это было. – Как опытный интриган, Сэм сделал длинную паузу. Вася напряженно смотрел на него, ожидая чуда. – Как-то в январе, сразу же после Нового года, позвонил мне незнакомый человек, назвался Гемфри Блейком и сказал, что хочет обсудить со мной некий бизнес. Случайно наткнулся на мой сайт, увидел картины художников из бывшего Союза – была у меня когда-то в незапамятные времена такая выставка – и решил, что я именно тот, кто ему нужен. Попросил приехать к нему на Сити-Айленд, так как уже некоторое время прикован к постели и не поднимается. Сити-Айленд недалеко от Нью-Йорка, миль тридцать или сорок. Чем-то он меня заинтересовал, этот Гемфри Блейк. А кроме того, бизнес есть бизнес. Ну, взял я его координаты, поехал. Приезжаю и вижу – здоровенный домина на самом берегу залива, вода плещется чуть ли не у порога. Пахнет морем. Рядом верфь, торчат мачты парусников, звенят. День солнечный, ветреный. Чувствуешь колорит?
Звоню. Динамик над дверью говорит: «Заходите, пожалуйста. Открыто». Вхожу. «Сюда!» – кричит кто-то из гостиной. Иду на голос. И вижу – громадная комната, телевизор во всю стену, на стеклянном столе плоский компьютерный монитор последней модели, в углу стереосистема и стояки с десятками компактов. Картины на стенах. Камин, не фальшивый, электрический, а настоящий, с копотью и дровами. – Сэм красочно выписывал детали обстановки, создавая словесную картину, и Вася даже рот приоткрыл, боясь пропустить хоть слово, как ребенок, слушающий сказку.
– А в кресле на колесах – старик, укрытый пледами. Рыжий мордатый перс дремлет под боком, здоровенный, как твой Кубик. Окна открыты, по дому гуляют сквозняки, а на улице плюс три. И слышно, как шумит море. Старику лет сто, не меньше. Голова покрыта пухом, лицо в темных пятнах, но глаза живые и смотрит бодро. Говорит: «Вы садитесь. Спасибо, что откликнулись. – И добавляет с сильным акцентом по-русски: – В ногах правды нет, правильно?» «Правильно, – отвечаю. – Я вас внимательно слушаю».
А он говорит: «Да я по-нашему всего две-три фразы помню, забыл уже все. Когда-то меня звали Геннадий Чернов, это здесь я стал Гемфри Блейком. Моя семья переехала сюда из Франции вечность назад, а во Францию – сразу после революции семнадцатого года. Я тогда был совсем маленьким. Отец работал на шахте. Я тоже работал на шахте. Почти тридцать лет вкалывал, с шестнадцати, потом выдвинулся в трейд-юнион. Сейчас на пенсии. Сколько мне, по-вашему?» – прищурился он и смотрит хитро.
Я даже растерялся. Ты меня знаешь, Вася, меня вышибить из седла не так-то просто, а тут сижу пень пнем, не знаю, что сказать. Знаешь, есть такие персонажи, которые сразу берут быка за рога и чувствуют себя хозяевами любой ситуации, а ты вроде как снова маленький мальчик. Семьдесят пять, говорю наобум. А сам думаю, какие семьдесят пять! Что ты городишь-то!
Он рассмеялся радостно: «Сколько? Семьдесят пять? Мне даже не восемьдесят пять, молодой человек! И даже не… Ладно не будем о грустном! У меня вчера был день рождения, веха, так сказать…»
«Поздравляю, – говорю, – с днем рождения, желаю крепкого здоровья и больших творческих успехов». Он кивает, спасибо, мол. «А о чем вы хотели со мной поговорить», – спрашиваю.
Тут такое дело, говорит он, рассматривает меня своими живыми птичьими глазами и вроде прикидывает, потяну я задание или не потяну. Решил, видимо, что потяну. И стал рассказывать. Дело, доложу я тебе, мой друг Василий, необычное и какое-то нереальное вроде телесериала. Если бы прочитал в книжке, ни за что не поверил бы, решил бы, что автор свистит.
Так вот, слушай дальше. У нас до революции, говорит Гемфри, было имение под Белой Церковью – это недалеко от Киева. Брат мамы, мой дядя, весь из себя передовой, крутился в столицах, знался со многими художниками и поэтами. Тогда новые веяния всякие пошли – авангард, футуризм, модернизм, все как с ума посходили, отметая старое, «про-воз-вещая» (это он так сказал!) новое. Я уже сейчас кое-что подчитал об этом времени, говорит. Автор одной книжки пишет, что они предчувствовали революцию, рвали со старым миром, плевали в лицо общественному мнению и все такое. Ну, может, оно и так, говорит Гемфри, может, и плевали, мне судить трудно, я не специалист. Это вам должно быть виднее, у вас арт-гэлэри, вы человек образованный и понимающий, а я бывший шахтер, простой парень. И щурится хитро, напускает на себя. Отличный старикан, и чувствую я, нравится он мне все больше и больше.
Живу один, продолжает вдовец, двадцать лет уже будет. И вдруг увидел недавно в журнале «Поп-арт» материалы о русском авангарде. Прислали мне по почте именно этот номер, причем бесплатно, в качестве рекламы, и попросили подписаться на год. Даже скидку пообещали. Вот и не верь после этого в судьбу. А там результаты аукциона «Кристи» за прошлый год, описание лотов и фотографии картин известного авангардиста Давида Бурлюка. Деревенские пейзажи, улицы, деревья, цветы, все такое розовое и зеленое, и голубое небо, одним словом, жизнь прекрасна. И вот смотрел я на эти картины, молодой человек, и чувствовал, что знаю их! Видел раньше, может, не именно эти, а очень похожие. И статья тут же о русском авангарде и футуризме, и снова картины – художника Аристарха Лентулова и еще одной женщины, Натальи Гончаровой, и Всеволода Максимо́вича, и Олексы Новаковского
[5]
. И других.
Тут, Василек, необходимо заметить, что автор статьи, американский искусствовед, смешал в кучу русских и украинских авангардистов, для него все они были выходцами из России.
Меня как громом поразило, говорит Гемфри. Помню, были они у нас дома, под Белой Церковью. Чьи это картины, сказать не берусь, скорее всего, дядькины, маминого брата. И его друзей, художников. Помню, как они летом наезжали к нам, как перевертывали вверх дном весь дом, начинались музыка, крики, танцы, посиделки до утра и споры до хрипоты. Мне было тогда лет пять, не больше. И картины свои дарили маме, и одна оказалась точно такая, как эта!