Она оперлась о тонкий ствол берёзы, вглядываясь в море. По небу плыли облака, то и дело преграждая путь серебристому свету, но Марджори тем не менее рассмотрела вдалеке яркую вспышку. Что-то, напоминающее радугу, появилось на поверхности моря.
– Это что ещё такое? – пробормотала она и даже осмелилась подойти ближе к обрыву.
Вода в месте вспышки, казалось, пылала множеством ярких цветов. Что-то плыло к берегу, но она никак не могла понять, что. Вода испускала свечение, от неё исходила ощутимая энергия. Марджори почувствовала, что что-то надвигается, и глубокий страх охватил её, но она будто вросла в землю, как берёзы, окружающие её.
На поверхности появилась голова. Прилизанная водой, но смутно знакомая.
Хотя волосы потемнели от воды, внезапная вспышка лунного света – она как раз плыла по лунной дорожке – зажгла их, заставив гореть ярко-рыжим огнём.
– Люси! – оторопело прошептала Марджори. Происки дьявола? Подмена? Люси нырнула, и великолепный хвост взметнулся к ночному небу. Нет, это не моя дочь. Никогда ею не была. И никогда не будет.
Относительно смерти герцога Кромптона. Стоит присмотреться к юной особе, чью любовь он отверг: ею двигала месть, и вероятнее всего, она последует за ним в вечность, тоже приняв яд.
Невилл Хаскелл, бессменный управляющий клуба Абенаки, третий раз перечитывал записку, которую кто-то подсунул ему под дверь.
– Что, чёрт возьми, это значит? – Он уставился на телефон – один из немногих на острове – на своём столе.
Невилл проклинал день, когда аппарат установили, и теперь смотрел на него, будто на зверя в клетке. Телефон трезвонил практически непрерывно между одиннадцатью и полуднем – заказы на чай, так что он планировал в ближайшее время «эвакуироваться» из своего кабинета и посадить сюда миссис Гудфеллоу – пусть заказы принимает она.
Сейчас же он поднял трубку и быстро нажал рычаг.
– Молли! – рявкнул он в трубку.
– Да, мистер Хаскелл, – ответила Молли Уэлан, городская телефонистка.
– Соедините меня с констеблем Бандльзом.
– С Гомером?
– А-гм, он единственный констебль на Маунт-Дезерте, которого я знаю.
– Разумеется.
В трубке раздались гудки.
– Констебль Бандльз у аппарата. – Трубку сотряс голос с сильным мэнским акцентом.
– Гомер, это Невилл из Абенаки. Вы ведь ещё работаете над тем убийством?
– Конечно. Это самое громкое событие, когда-либо произошедшее на острове. Даже репортёр из «Бостон-глоуб» приезжал.
– Тогда приезжай. У меня есть версия.
32. Лицо дикарки
Отъезд. Никогда ещё это слово не казалось таким зловещим, и никогда раньше она так не боялась покинуть какое-либо место. Она чувствовала, что отрывается ото всего, что было ей так дорого. Уезжает от Финеаса, покидает сестёр, прощается с морем. Даже погружённая в свои мысли, девушка не могла не заметить, что этим утром её мать выглядела чрезвычайно возбуждённой и рассеянной. Пока они завтракали, она поглядывала на дверь.
– Мама, тебе налить ещё чая?
Марджори, кажется, вздрогнула:
– Нет, не надо.
Вместо «Нет, не надо, дорогая» или «Не надо, Люси»! Люси предположила, что после происшествия с пуговицей стала в глазах матери не более чем… девкой.
Ей хотелось сказать что-нибудь обнадеживающее. Снова попытаться объяснить, что Финеас Хинсслер – порядочный, честный и трудолюбивый молодой человек. Но она прекрасно понимала, что это было бы бесполезно.
Люси надеялась увидеться с Маффи. Она хотела сказать ей, что будет лучше, если она откажется от роли подружки невесты. Несомненно, миссис Форбс и так проследит за этим, но ей казалось, что ради собственного достоинства следует сходить к ним и отказаться самой.
– Мама, – начала было Люси. Марджори даже не подняла глаз от тарелки. – Мама, – снова заговорила Люси. – Мне кажется, что, возможно, будет лучше, если я зайду к Маффи Форбс и скажу, что снимаю с себя обязательства подружки невесты.
– Люси, дорогая, – перебил её отец. – Не думаю, что в этом есть необходимость.
В первый раз за всё утро Марджори, казалось, покинула юдоль печали и плача, в которой пребывала всё это время.
– О, Стивен, мне кажется, что это просто необходимо. И весьма уместно. – Уголок её левого глаза начал подёргиваться.
Раздался резкий стук в дверь.
– Я открою, – сказала Люси и начала уже подниматься из-за стола.
– Нет, я открою. Сядь! – отрезала мать.
* * *
Двое мужчин в форме зашли в маленькую гостиную в сопровождении Марджори Сноу.
– Что это значит? – Преподобный Сноу встал.
– Констебль Бандльз, сэр.
Люси замерла: ей казалось, что слова констебля начали жить собственной жизнью. Девушка окаменела, но всё же от её внимания не ускользала ни одна мелочь: от пылинки, кружащейся в луче солнечного света, до холодного металла, который она почувствовала на запястьях, когда помощник констебля защёлкивал наручники. Она видела искажённое отражение своего лица на гладкой поверхности браслетов и думала: заметил ли кто-нибудь, кроме неё, как они сияют?
– Подождите! Подождите! – Отец тяжело дышал. – Вы обвиняете мою дочь в том, что она отравила герцога?
– Она невиновна, пока не доказана её вина, преподобный. Ваша дочь – просто подозреваемая.
– Подозреваемая! – взревел преподобный.
Отец был вне себя от ярости в отличие от абсолютно безмолвной матери, которая стояла, тихая и спокойная, будто гранитная статуя. Её глаза были пустыми и странно бесцветными, мать смотрела на Люси, словно… «Словно? – пыталась понять девушка, и вдруг части головоломки соединились. – Словно я уродец… ошибка природы. Она видела, как я плаваю».
Люси смотрела на мать, пока её вели к двери.
– Возьми накидку, дорогая, – механически произнесла миссис Сноу. Обращение «дорогая» казалось таким же холодным, как металлические браслеты на её запястьях.
Люси не смогла взять её скованными руками. Тогда отец подошёл к крючку, на котором висела накидка и маленькая расшитая сумочка. Он снял сначала сумочку, а потом накидку.
– Что это? – Преподобный посмотрел вниз: из сумочки высыпался какой-то порошок.
– Не трогайте, преподобный! – рявкнул констебль Бандльз.
– Что это?
– Возможно, яд. Крысиный яд.
Люси в упор посмотрела на мать.
– Это сделала ты! – вскипела она и заметила коварный огонёк, блеснувший в глазах матери.
Лицо Марджори Сноу было неподвижным, лишённым каких-либо эмоций, но всё же на нём была заметна лёгкая тень злобы. А из-под непроницаемой маски проглядывало торжествующее лицо дикарки.