Фараон - читать онлайн книгу. Автор: Карин Эссекс cтр.№ 78

Клеопатра помнила, что те же самые проблемы были у нее и с Архимедом в те времена, когда близость с мужчиной была для нее новым, потрясающим опытом. Но с Антонием все это происходило куда серьезнее. Император римлян — не Архимед, ее подданный и родич. Клеопатре нельзя очутиться во власти Антония — она сделалась бы непозволительно уязвимой. Политически она и так уже была опасно близка к этому. Если она попадет от него в зависимость еще и в сексуальном плане, то она погибла.

Во время их последнего совместного вечера в Тарсе Антоний настоял, что на сей раз он примет ее у себя, ибо она бросила ему вызов своей щедростью и он желает достойно ответить. Когда Клеопатра прибыла, Антоний объявил, что, поскольку ее величество скупила все деликатесы в округе, римским поварам пришлось приготовить незатейливую римскую пищу. Они поели вместе в обществе нескольких гостей, не таком многолюдном, как ранее, а когда Антоний распустил гостей и вознамерился было отнести Клеопатру к себе в постель, царица запротестовала. Она устала, и вообще ей пора уходить, потому что они собрались отплыть перед рассветом.

Клеопатра решила так: если Антоний действительно захочет снова насладиться ее интимным обществом, он поспешит в Александрию сразу же после того, как уладит свои дела в Сирии. В тот раз она оставила его потрясенным, и он больше не вызывал к себе шлюх — во всяком случае, об этом ничего не было слышно.

Да, это было рискованно, но Клеопатра решилась пойти на риск, и он себя оправдал. Антоний находился здесь, удовлетворял свой ненасытный римский аппетит за ее столом и размышлял над ее рассуждениями о дихотомии между философскими доводами и чувственной страстью.

Антоний отгрыз от кости последний кусок мяса, запил его изрядным глотком вина и вытер руки о салфетку, прежде чем потянуться за гроздью фиолетового винограда.

— Ты забыла про киников, — сказал он.

— Ах, киники! Ты придерживаешься учения киников, император?

— Похоже, я уделяю мало внимания деньгам — лишь транжирю их на окружающих, как дурак. Разве это не одна из тех добродетелей, которые призывают совершенствовать киники?

— Да, но лишь для того, чтобы понять, что материальные вещи ценности не имеют.

— Я и так это понимаю. Материальные вещи ценности не имеют, потому мы с равным успехом можем как отбросить их, так и наслаждаться ими. В конце концов, какое это имеет значение? Да, полагаю, меня можно считать образцовым киником.

— Да, дорогой, ты — истинный образец киника. Разве Диоген не сказал, что Геракл — идеальный киник? Он или любой простой солдат, живущий суровой жизнью?

— И разве твой и мой народ не говорит, что я во многом подобен этому богу?

Антоний приподнял голову, чтобы Клеопатра могла полюбоваться его чеканным профилем.

— О да, но ты — отнюдь не простой солдат, хотя и можешь при помощи этой маски ввести в заблуждение многих. Не хотелось бы тебя огорчать, но Диоген все-таки был сумасшедшим.

— Вовсе нет. Он просто нарушал нормы и обычаи, и потому люди, любящие порядок, считали его безумцем. Видишь ли, так случается всегда. Те, кто любит нормы, терпеть не могут тех, кто их нарушает.

— Но Кратет, его последователь, — он точно был сумасшедшим.

— Нет, и он вполне нормален. Он был шутом, актером, учившим мудрости через комедию. — Антоний налил Клеопатре в кубок еще вина и поднес к ее губам. — Выпей-ка. Ты слишком воздержанна.

— Да, воздержанна — в том смысле, в каком это слово употребляет Аристотель, — отозвалась Клеопатра. — Это не случайность, а часть моей философии.

— А вот наш Кратет не одобрил бы твоей сдержанности. Он любил заниматься любовью со своей женой, Иппархией, под открытым небом, не обращая внимания на то, видит их кто-нибудь или нет. Это и есть свобода — свобода от правил, от стыда, от запретов.

— Представляю себе, как они проводили время! — заметила Клеопатра. — Иппархия, эта аристократка, таскалась по улицам за своим чокнутым горбатым мужем-философом, а Кратет стучался в двери добропорядочных афинян, давал им философские наставления или просто валял дурака. Это и называется обладать свободой?

— Люди обладают свободой просто потому, что берут ее, Клеопатра. Я думал, ты это знаешь.

— В чем же тогда разница между свободой и гедонизмом? Между свободой и безумием?

— Пожалуй, Кратет обладал всем. Да, гедонист. Но он, самое большее, потакал своим страстям — они им не управляли. Он раздал свои деньги и деньги жены лишь затем, чтобы показать людям, что главное — это простота и любовь, а больше ничего и не нужно. В точности как я — ты не находишь? — Антоний горделиво выпятил грудь и взглянул на Клеопатру, ожидая одобрения.

— Но не во всем, не так ли? — спросила она. — Попробуй-ка заставить своих сенаторов принять эту философию! Их вердикт наверняка будет гласить, что ты — безумец.

— Вовсе нет, сенаторы все строят из себя стоиков, а в частной жизни являются сибаритами. — Антоний озорно улыбнулся. — Но мы ведь сейчас не в Риме, не так ли?

И прежде, чем Клеопатра успела сообразить, что же он задумал, Антоний, ухватив царицу за руку, протащил ее через двор на глазах у потрясенных стражников и завлек в конюшни. Он вломился в комнатушку, где ночевали молодые конюхи — те уже крепко спали, — разбудил их, стряхнул с постелей и потребовал, чтобы они проваливали. Парни, кутавшиеся в ночные одеяния, недоуменно поглядывали на Клеопатру, а та в ответ смотрела на них с не меньшей озадаченностью, ибо понятия не имела, что еще за каверза пришла в голову Антонию.

Антоний выгнал конюхов за дверь, шикая на них, словно на цыплят. Когда последний из парней переступил порог, Антоний захлопнул дверь, зажег лампу и потребовал, чтобы царица разделась.

— Не здесь! — отрезала Клеопатра.

Не здесь, не в комнатушке с десятью туповатыми конюхами под дверью. У всего есть свои пределы!

— Нет, я не о том, — сказал Антоний.

Он принялся открывать сундуки конюхов и копаться в их пожитках. В конце концов он извлек оттуда короткий хитон и плащ с капюшоном и бросил их царице.

— Надевай! — скомандовал он, как будто отдавал приказ одному из своих солдат. А сам тем временем продолжал шарить в сундуках, подыскивая что-нибудь своего размера. Отыскав наконец достаточно длинный наряд, Антоний начал раздеваться. Клеопатра же прижала брошенную ей одежду к себе, но так и не шелохнулась, пока Антоний, нагой и смеющийся, не отнял у нее эти вещи, не раздел царицу, а затем не нарядил в грубую одежду мальчишки-конюха.

— Великолепно! — изрек Антоний, набрасывая капюшон ей на голову.

— Что за порочный план ты изобрел, император? — спросила Клеопатра.

— Иппархия. — Антоний набросил на себя просторный коричневый плащ и сгорбился, глядя на нее, как подумалось Клеопатре, глазами безумца. — И Кратет. Пойдем, встретимся с нашими последователями.

Антоний стоял в открытой повозке. Ночной осенний воздух был теплым. На черном небе сверкали звезды, божественные декорации их представления. Когда повозка покатила по мощенным булыжником улицам, Антоний, пивший вино из кожаного меха, расплескал его на царицу и расхохотался, когда она брезгливо смахнула капли и укоризненно посмотрела на него.