Занимая неприметную и низкооплачиваемую должность колхозного
кладовщика, Гладышев зато имел много свободного времени для пополнения знаний и
держал в своей маленькой голове столько различных сведений из различных
областей, что люди, знакомые с ним, только вздыхали завистливо и уважительно –
вот это, мол, да! Многие утверждали, что, разбуди Гладышева в двенадцать часов
ночи и задай ему любой вопрос, он, не задумываясь, даст на него самый
обстоятельный ответ и любое явление природы объяснит с точки зрения современной
науки без участия потусторонних божественных сил.
Всех этих знаний Гладышев добился исключительно путем
самообразования, ибо смешно было бы приписывать тут какую-нибудь заслугу
церковно-приходской школе, где он окончил всего лишь два класса. Знания,
накопленные Гладышевым, может, и пролежали бы в его голове без всякого толку,
если бы не Октябрьская революция, которая освободила народ от всевозможного
рабства и любому гражданину позволила карабкаться к сияющим и каменистым
вершинам науки. Надо еще отметить, что в освобожденном уме Гладышева и раньше
возникало много оригинальных научных идей. Каждый жизненный факт не проходил
мимо него незамеченным, а наталкивал его на различные мысли. Увидит, скажем,
Кузьма на печи тараканов и думает: а нельзя ли, мол, их связать между собой и
направить всех в одну сторону? Это ж такая сила получится, что ее можно с
выгодой использовать в сельском хозяйстве. Посмотрит на облачко и думает: а
нельзя ли замкнуть его в оболочку для использования в качестве аэростата?
Говорят (теперь это трудно проверить), что именно Гладышев первым, задолго до
профессора Шкловского, высказал предположение об искусственном происхождении
спутников Марса.
Но, помимо всех этих попутных идей, была у Гладышева еще и
такая, которой решил он посвятить всю свою жизнь и посредством ее обессмертить
свое имя в науке, а именно: вдохновленный прогрессивным учением Мичурина и
Лысенко, надумал он создать гибрид картофеля с помидором, то есть такое
растение, у которого внизу росли бы клубни картофеля, а наверху одновременно
вызревали бы помидоры. Будущий свой гибрид Гладышев назвал в духе того великого
времени: «Путь к социализму», или сокращенно «пукс», и намерен был
распространить свои опыты на всю территорию родного колхоза. Ему этого не
позволили, пришлось ограничиться пределами собственного огорода. Вот почему ему
приходилось покупать и картошку и помидоры у соседей.
Опыты эти пока что реальных результатов не давали, хотя
некоторые характерные признаки пукса стали уже проявляться: листья и стебли на
нем были вроде картофельные, зато корни – точь-в-точь помидорные. Но, несмотря
на многочисленные неудачи, Гладышев не унывал, понимая, что настоящее научное
открытие требует труда и немалых жертв. Люди, знавшие об этих опытах,
относились к ним с недоверием, однако кто-то Гладышева заметил и поддержал,
чего не могло быть в проклятое царское время.
Однажды в районной газете «Большевистские темпы» был
напечатан о Гладышеве большой, в два подвала, очерк под рубрикой «Люди новой
деревни», который назывался «Селекционер-самородок». Тут же была помещена и
фотография самородка, склонившегося над кустом своего гибрида, как бы рассматривая
сквозь него зримые черты прекрасного будущего нашей планеты. После районной
газеты откликнулась и областная, напечатав небольшую заметку, а потом уже и
всесоюзная в проблемной статье «Научное творчество масс» упомянула фамилию
Гладышева в общем списке. В своих изысканиях и в борьбе с рутиной Гладышев
опирался еще на отзыв одного сельхозакадемика, хотя отзыв был отрицательный. На
письмо, направленное ему лично, академик ответил, что опыты, проводимые
Гладышевым, антинаучны и бесперспективны. Тем не менее он советовал Гладышеву
не падать духом и, ссылаясь на пример древних алхимиков, утверждал, что в науке
никакой труд не бывает напрасным, можно искать одно, а найти другое. И письмо
это, несмотря на его смысл, произвело на адресата сильное впечатление, тем
более что напечатано было на официальном бланке солидного учреждения, где
Гладышева называли «уважаемый товарищ Гладышев» и где академик собственноручно
поставил подпись. И на всех, кто читал письмо, это тоже производило известное
впечатление. Но когда самородок – в который-то раз – начинал с кем-нибудь
обсуждать перспективы, которые откроются перед миром после внедрения пукса,
люди скучнели, отходили в сторону, и Гладышев, подобно многим научным гениям,
испытывал состояние полного одиночества, пока не подвернулся под руку Чонкин.
Гладышев любил рассказывать о своем деле, а Чонкин от скуки
был не прочь и послушать. Это их сблизило, и они подружились. Бывало, Чонкин
выберется на улицу по делу или так просто, а Гладышев уже копается в своем
огороде – окучивает, пропалывает, поливает. И всегда в одном и том же костюме:
кавалерийские галифе, заправленные в потертые яловые сапоги, старая драная
майка и широкополая соломенная шляпа в виде сомбреро (где он только нашел ее,
непонятно).
Чонкин помашет селекционеру рукой:
– Слышь, сосед, здорово!
– Желаю здравствовать, – вежливо ответит сосед.
– Как жизнь? – поинтересуется Чонкин.
– Тружусь, – последует скромный ответ.
Так, слово за слово, и течет разговор, плавный,
непринужденный.
– Ну когда ж у тебя картошка-то с помидором вырастет?
– Погоди, еще рано. Всему, как говорится, свой срок. Сперва
еще отцвести должно.
– Ну, а если и в этом году опять не получится, чего будешь
делать? – любопытствует Чонкин.
– В этом должно получиться, – с надеждой вздыхает Гладышев.
– Да ты сам посмотри. Стебель получается вроде картофельный, а на листе нарезь,
как на томате. Видишь?
– Да кто его знает, – сомневается Чонкин, – сейчас пока
вроде не разберешь.
– Ну как же не разберешь? – обижается Гладышев. – Ты
погляди, кусты-то какие пышные.
– Насчет пышности – это да, – соглашается Чонкин. И лицо его
оживляется. У него тоже возникла идея. – Слышь, а так не может получиться,
чтобы помидоры были внизу, а картошка наверху?
– Нет, так не может, – терпеливо объясняет Гладышев. – Это
противоречило бы законам природы, потому что картофель есть часть корневой
системы, а томаты – наружный плод.
– А вообще-то было бы интересно, – не сдается Чонкин.
Для Гладышева вопросы Чонкина, может, и кажутся глупыми, но
чем глупее вопрос, тем умнее можно на него ответить, поэтому оба вели эти
разговоры с большим удовольствием. С каждым днем дружба их крепла. Они уже
договаривались, чтобы встретиться по-семейному: Чонкин с Нюрой, а Гладышев со
своей женой Афродитой (так звал ее Гладышев, а за ним стали звать и другие,
хотя от рождения она числилась Ефросиньей).