Монументальная пропаганда - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Войнович cтр.№ 32

— Ой, нет, это никак невозможно.

— Что невозможно? — спросила Аглая.

— Ничего невозможно. Как говорит мой ближайший начальник, габариты не входят в лимиты. Такую тяжесть здешние перекрытия не выдержат. Придется это железо убрать.

— Это не железо, — рассердилась Аглая, — а товарищ Сталин.

— Нет, дорогуша! — потряс бородой старичок. — Это не товарищ Сталин, а сплав железа с углеродом, удельный вес около восьми граммов на кубический сантиметр. Тут уж буду с вами категоричен — вещичку надобно вынести.

Аглая метнулась к себе в кабинет и вышла оттуда с красной десяткой, которую без всякого смущения протянула гостю.

— Вот, возьмите.

— Что это? — покосился на протянутое старичок.

— А вы сами не видите? — насмешливо спросила Аглая.

Всегда была она убежденным коммунистом, партийным руководителем, очень верила в советскую власть и в советский народ. Верила в преданность народа коммунистическим идеалам, в его моральное здоровье и неподкупность. И в то же время не сомневалась, что каждый отдельный член этого народа за пятерку, а тем более за десятку, продаст целиком тело, душу, родину, народ и коммунистические идеалы. Если бы она прочла где-нибудь в романе или в рассказе, что вымышленный автором чиновник получил от вымышленного просителя взятку, она бы немедленно написала в редакцию гневное опровержение. Клевета на нашу действительность. Наши советские работники взяток не берут, и автора подобных злостных измышлений следует наказать по всей строгости. Но в реальной жизни она не могла даже представить себе, чтобы советский служащий, большой или маленький, пренебрег возможностью взять, что дают, или не дать, что просят. А такие люди все же бывали. Конечно, не в каждой области и не в каждом районе, но кое-где как пережитки прошлого встречались. Именно таким был описываемый нами инспектор. Который сказал решительно:

— Нет уж, спасибо.

— Мало, что ли? — позволила себе насмешку Аглая.

— Не мало, — сказал старичок. — По моему чину достаточно. Только я, милочка, взяточек вообще не беру. Предпочитаю жить на зарплату. Туговато приходится, но душа спокойна. Не снится мне по ночам «черный ворон» и лязганье тюремных засовов.

Аглая смутилась, стала бормотать что-то, что это не взятка, а дружеское подношение, но и тут старичок не поддался.

— Нет уж, извините, и дружеских взяточек не беру. Но вы не беспокойтесь. Придут к вам, может быть, даже завтра другие, которые побольше меня. Они возьмут. Правда, этой красненькой им будет мало. Зато они позволят вам, драгоценная, провалиться вместе с вашей статуей на голову соседей. Но это уж дело не мое. А я пойду писать заключение.

Старичок как в воду глядел.

Пошли к Аглае косяком один за другим представители всяких контролирующих, инспектирующих и каких-то совсем сторонних организаций, и все они, в отличие от того старичка, брали кто пятерку, кто десятку. Иные вымогали и четвертную. В результате сложилась ситуация, о которой Аглаин сосед снизу Георгий Жуков говорил так:

— У ей жилец не пьет, не курит, а денег требует.

По местным понятиям, Аглая не была бедной. На книжке ее годами нетронутые лежали, как она сама называла, скромные трудовые сбережения. Когда-то партийный спецкурьер, в полувоенной форме и с револьвером в брезентовой кобуре, ежемесячно появляясь неизвестно откуда, вручал ей под расписку конверт. Внутри была ее вторая зарплата, которую получали номенклатурные работники за то, что несли на себе груз высокой ответственности. У нее было две зарплаты, но ей при ее образе жизни хватало и одной. Вторую зарплату она целиком относила в сберкассу, и не только постороннему завистливому взгляду, а и ей самой накопленная сумма представлялась богатством большим и неиссякаемым. Но богатство это оказалось недостаточным для прокормления всех местных проверяльщиков. Скромные сбережения таяли на глазах, а проверяльщики становились все наглее и ненасытнее.

Адмирал считал, что, развенчав Сталина, Хрущев совершил фатальную ошибку. Нарушил главный неписаный закон Епэнэмэ, согласно которому ничто не должно подвергаться сомнению. Если разрешено ругать Сталина, значит, можно усомниться и в Ленине. А если не верить в непогрешимость Ленина, то возникает соблазн задуматься и насчет Епэнэмэ, настолько ли оно правильно.

— Епэнэмэ, — утверждал Адмирал, — как автомобильная шина. На ней можно уверенно ехать, пока она герметична. Проткнуть одну дырку — и ее уже надо менять.

— Или клеить, — сказал я.

— Или клеить, — согласился Адмирал. — Но это уже будет клееная шина. А идеальное Епэнэмэ, в отличие от шины, должно иметь репутацию непротыкаемого ни при каких обстоятельствах.

С осени 1961 года у многих жителей Долгова, а точнее — у всех, появилось ощущение, что в жизни города и района что-то непоправимо нарушилось. Памятник снесли — словно из колеса выдернули ось. Не стало центра, вокруг которого все вращалось. Пока Сталин стоял на месте, он был незыблемым ориентиром и в буквальном, топографическом, и в ином, метафизическом смысле. Когда случайный пришелец спрашивал местного жителя, как ему дойти до какого-то места, ему говорили: пойдешь прямо, дойдешь до памятника, там повернешь направо. Или налево. Или пройдешь еще дальше. А теперь не памятник, а пустой постамент с надписью, которую кто-то пытался затереть, но до конца не дотер: «И. В. Сталин». Этот гранитный куб действовал на воображение людей странным образом. Глядя на него, они остро чувствовали, что на нем кто-то должен стоять. А если никто не стоит, то во всей жизни не хватает важного стержня, в отсутствие которого можно многое, чего раньше было нельзя. Говорят, что именно с тех пор дети стали меньше слушать родителей, упала дисциплина на производстве, увеличился оборот от продажи народу алкогольных напитков, возросло количество абортов и преступлений, связанных с посягательством на жизнь, честь и имущество граждан. Жители Долгова, конечно, и раньше на бытовой почве и по праздникам пыряли друг друга ножами, закалывали вилами и забивали кольями, но это все было данью старым обычаям. А после свержения статуи и начало формироваться явление, названное впоследствии беспределом. Прокурор Строгий был уличен в растлении собственной малолетней дочери. Примерно тогда же в районе появился первый за всю историю этих мест серийный убийца, которым оказался преподаватель марксизма-ленинизма в техникуме культуры, причем он же постоянно выступал в газете «Долговская правда» со статьями на темы советской морали. На Аллее Славы неизвестные вандалы осквернили несколько могил, повалили надгробья, сделали на них хулиганские надписи и особое внимание уделили могиле Розенблюма: камень на ней расколотили кувалдой.

А что касается статуи Сталина, то о ней в городе распространялись слухи один другого нелепее. Жившие под Аглаей соседи точно слышали: кто-то тяжелый ходит ночами на втором этаже. Слышны шаги, скрипят балки, качается люстра, и штукатурка сыплется с потолка. Потом кто-то видел фигуру, бродившую в сумерках по пустырю. Как-то поздно ночью и после большой пьянки, выйдя на улицу покурить, Георгий Жуков увидел сидящего на скамейке старика в военной шинели. Он сидел, сгорбившись, и курил трубку. Жуков подошел к нему сзади и сказал: