Вепрь - читать онлайн книгу. Автор: Олег Егоров cтр.№ 20

Описание Самана здесь я привожу со слов автора, склонного к сильным оборотам. Потому «адское сверкание», «исторжение из груди звериного рыку», «дьявол во всеобличии» и все иные такого рода литературные заготовки, что еще будут мною упомянуты, я оставляю на его совести и сохраняю лишь с целью хоть как-то обозначить присущий ему стиль изложения.

Дворовые приняли самоеда насмешливо, мужики-с недоверием и опаской.

Саман поселился в кузнице. Прежнего помощника он выгнал и взял глухонемого отрока, мало на что пригодного, как считалось в его бедняцкой семье.

Не вдруг, но мужики к самоеду притерпелись. Инструментом Федора он владел уверенно и ловко. Подковы с гужевой скотины не сыпались даже после изнурительных пахот, косы и серпы ковались исправные и тупились реже, чем те, что ладил покойный, и лемеха выходили крепкие. А коли дикарь из кузни носу не казал да под гармонь вечерами хмельной не отплясывал — Бог ему судья. Крещение он принял смиренно, так что и батюшка от него поотстал.

Только вскоре Самана стали чураться. То ли по обычаю своего племени, то ли из каких побуждений заплетал Саман на затылке короткую бабью косичку. Косичка эта особенно никого не раздражала, разве что местного буяна и пропойцу Митяя. Говорили, будто Митяй ввалился раз ночью в кузницу и затеял над Саманом надругательство. «Коли ты баба и косу плетешь, то испробуй-ка моего жеребца!» — так орал, говорили, дюжий Митяй, скинув портки и прижав самоеда к наковальне. Той же ночью Митяй помер в ужасных корчах на собственной скамье. Из горла его «хлестала зеленая грязь, и шло исторжение из груди звериного рыку».

Следом так же страшно и вдруг отдал Богу душу приказчик Йоган. Кузнец отказался чинить его изящную серебряную табакерку с музыкой. Возможно, кузнец, далекий от немецкой механики, не пожелал и вовсе до портить хитроумную вещицу. Осерчавший приказчик исхлестал Самана тростью, плюнул ему в лицо и обозвал «дикой свинкой». Саман утерся. Потом порасспросил мужиков, кто такая «дикая свинка», и они как сумели справились с описанием лесного вепря, испокон обитавшего в здешних лесах. Под утро у приказчика Йогана по всему телу треснула кожа, и сквозь отверзшиеся раны стала сочиться кровь. Его сожительница, она же кухарка Созидателя, с перепугу разбудила своего барина.

«Стигмата! — зевая, поставил диагноз просвещенный Вацлав Димитриевич, сведущий в разного толка мистических явлениях. — Самопроизвольное открытие ран! Матка Бозка! Не полагал, что мой управляющий — избранник Всевышнего! К чему бы сей знак? Неужто опять война с турками? Впрочем, к полудню затянется». К полудню приказчик, несмотря на все усилия челяди под водительством повивальной бабки Евдокии, изошел кровью. Получив печальное известие, Созидатель, давно подозревавший немца-управляющего в утаивании части доходов с урожая, изволил пуститься в долгое философическое рассуждение относительно запутанных отношений Сенеки с императором Нероном и пользе добровольного отворения вен для сохранности честного имени. После чего распорядился отпеть немца по христианскому обычаю и похоронить в церковной ограде. В совершенстве зная, что немец был законченный протестант, батюшка поначалу упирался, но три целковых решили вопрос в пользу веротерпимости.

По селу поползли слухи, что кузнец самому черту кланяется, и кто перейдет ему дорогу, тому — верный карачун. Где кузнец, там и черт, дело известное. Дрянь кузнец, коли черт его вниманием обошел. Но добро бы то была русская нечисть — молоко бы скисало прямо из-под коровы или кони бы спотыкались у порога дьявольской кузницы! Так нет же, не скисало молоко, не дрожали кони, испуганно храпя при виде Самана, и не покрывались пеной холки их. Наоборот, кони доверчиво подставляли ему копыта и охотно тыкались мордами в маленькую сморщенную ладонь проклятого кузнеца.

Мужики во главе со старостой пришли бить Созидателю челом. «Не дело, барин! — шумело общество, сбившись у крыльца. — Немец помер, а молоко — не киснет!»

«Хорошо, — принял Вацлав Димитриевич соломоново решение. — К осени маслобойню построим. Станем свое масло на ярмарку возить». И велел старосте распорядиться.

Между тем более чуткий к народному гласу батюшка призвал кузнеца на исповедь, был с ним суров до крайности и заставил покаяться, ежели грех На нем. «Нет, батька, — отрекся кривой кузнец, — не колдовал их Саман. Эрлик взял их к себе в нижнюю землю. А Саман только железо делает».

Настоятель отпустил его с миром. «Врет, лукавый! — твердил вечером батюшка, попивая наливку в усадьбе. — Темно его нутро, как Откровение от Иоанна! Темно и запутанно!» — «Бог с вами, отче, — возражала добродушно помещица Авдотья Макаровна Студнева-Белявская. — Другого кузнеца все одно нету. Он ведь и вам дрожки-то намедни починил». — «Дрожки справные», — согласился поп да и бросил голову ломать над промыслом Господним.

Тем временем кузнец изготовил себе лук со стрелами и стал похаживать на охоту с дозволения барина. Барин, довольный каминной решеткой с тончайшими вензелями, выкованной Саманом на зависть соседским помещикам и вечным партнерам Созидателя по игре в копеечный вист, также и лесничему наказал: доведись тому встретить коваля, не ставить последнему рогаток.

И вот как-то завалил Саман матерого секача. Самоедская стрела пронзила вепрю правое око, вошла в мозг и убила мгновенно. Смотреть на добычу сбежалась добрая половина Пустырей. Обсуждая на все лады огромность зверя и меткость выстрела, бабы и мужики наблюдали, как Саман рассек и содрал волосатую шкуру, а затем повесил ее сушиться на ветру. Тушу и внутренности Саман уволок в кузницу. Говорили, будто Саман сжег их дотла в горниле. Другие настаивали, что он пожрал их сырьем, а кости смолол в муку и уплел их в виде лепешек. «Так, — записал автор „Созидателя“, — гласила молва».

Вскоре у Самана появился новый бубен. Дубленая кожа вепря, туго натянутая на продолговатую дубовую обечайку, загудела даже от легкого щелчка, коим удостоил ее Вацлав Димитриевич, посетив кузницу и рассмотрев произведение народного промысла. Изнутри бубен имел испещренную рунической резьбой продольную костяную рукоятку. У оснований, утыкавшихся в обечайку, рукоять имела утолщения: сверху — в форме искусно вырезанной человечьей головы, снизу — в форме головы зверя с клыками и рылом. Саман даже не позабыл просверлить миниатюрные ноздри — как будто для дыхания. Оба лика были одноглазы. Единственный глаз у каждого из них изображала медная бляшка, вставленная плотно в точеное углубление. Поперечная перекладина, распиравшая обечайку изнутри, представляла собой витой железный прут слегка дугообразной формы. Снаружи бубен в нижней своей части был украшен вырезанной из кожи латкой, напоминавшей бегущего вепря. Кожаный вепрь был пропитан красителем бурого цвета и растительного происхождения.

Примерно такую опись бубна составил автор «Созидателя», отмечая, что после поимки Самана сей бубен с колотушкой долго еще украшал панельную стену в библиотеке Вацлава Димитриевича и с раннего детства привлекал внимание Белявского-младшего. Подивиться на него заезживали помещики, кому не лень, даже из соседнего уезда. «Настоящая реликвия, — отметил автор „Созидателя“, — до сей поры занимает почетное место в коллекции благородного семейства Белявских, только нежнейшая супруга моя попросила запереть бубен в ларце, где также в отличном порядке содержатся и другие первобытные штуки, дабы не смущал он ее зловещим своим видом и не наводил на грустные мысли».