Уж эти мне мужчины - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Волкова

На зону номер 227А, затерявшуюся в дебрях тайги примерно на полпути между Ангарой и Подкаменной Тунгуской, опустились морозные сибирские сумерки. Кутаясь в тулупы, на вышках скучали часовые, из пастей собак вырывались густые клубы пара. До возвращения с лесоповала построенных в колонны зэков оставалось примерно с полчаса.

На проржавевшей плите лагерной кухни, фырча, как загнанный жеребец, кипела огромная алюминиевая кастрюля с тщательно выцарапанной на ее матовом боку надписью: «Люби меня, как я тебя». Ходили слухи, что автором этого нежного послания был Бубновый Валет, мотавший срок за нападение на родную тещу с целью нанесения тяжелых телесных повреждений, но сам он в этом не признался бы даже под дулом пистолета. Однажды, выкурив пару косячков контрабандной марихуаны, Бубновый Валет в порыве откровенности поведал своему соседу по камере, что звуки, издаваемые кипящей кастрюлей, напоминали ему стоны жены в разгар их недолгого медового месяца. Это признание и стало основанием для подозрений, но, поскольку автор надписи намеренно изменил почерк, докопаться до истины в этом тонком вопросе так и не удалось.

Итак, неутомимая кастрюля урчала и фыркала, взывая о любви, но погруженный в свои размышления дежурный по кухне оставался глух к ее настойчивым призывам. Василий Ахиллесович Христопопулос — лагерная кличка Джокер, сын грека-контрабандиста и виолончелистки, получивший срок за мошенничество, с вдохновением истинного художника снимал кожуру с картофелины, напоминавшей своими формами дебелое туловище женщины кисти Рубенса. Вася, изголодавшийся по прекрасному полу за два года навязанного ему государством и правоохранительными органами одиночества, снимал кожуру с картофелины так, как он снимал бы с Клаудии Шиффер вечерний туалет от Валентино, — медленно и осторожно, словно чувствуя под своими пальцами упругую прохладу золотистой кожи, сгорающей от страсти модели.

— Дароб алары? — громыхнул у него над ухом сочный раскатистый бас.

Вася вздрогнул и выронил картофелину. Клаудиа Шиффер исчезла, и вместо ее чарующего полуобнаженного тела глазам Васи предстала гораздо менее отрадная картина — коренастая фигура местного бугра Семена Аристарховича Полианчика по кличке Валькирий.

— Алары учугей! — с трудом скрывая разочарование, по-эвенкийски откликнулся Вася.

Зэки зоны номер 227А обожали это приветствие. «Дароб алары?», или «Здравствуй», в дословном переводе с языка луноликого местного населения означало «Хорошо ли сидишь?», а ответное приветствие — «Алары учугей!» — переводилось как «Сижу хорошо!».

Отвечая: «Сижу хорошо!», Вася не кривил душой. Благодаря легкому, веселому характеру и неотразимому обаянию прирожденного мошенника Вася отлично ладил не только с тюремным начальством, но, главное, он ладил с местными паханами — Валькирием и Косым.

Семену Аристарховичу, за долгие годы отсидки научившемуся читать души братьев по нарам как раскрытые книги, не представляло особого труда догадаться, о чем мечтал Вася, лаская увесистую картофелину, и Васино разочарование нисколько не обидело его.

— Ну как, она была хороша? — лукаво подмигивая, поинтересовался он.

Вася слегка покраснел.

— Пожалуй, Нонна Мордюкова вчера была лучше, — задумчиво произнес он. — Мы занимались любовью в окопе, на пропахшей потом шинели, и в бок мне все время впивалась винтовка с зарубками на прикладе.

Валькирий захохотал.

— Ничего, через недельку ты выйдешь отсюда и разыщешь свою Нонну Мордюкову, — обнадежил он Васю.

— Боюсь, она будет ездить на оленях и носить бикини из шкуры росомахи, — пессимистично заметил тот. — В это время года не так легко добраться до города, где есть аэропорт.

— Бикини из шкуры росомахи — это уже кое-что, — мечтательно сказал пахан. — Мне такое не светит еще три года семь месяцев. Ты у нас счастливчик. Кстати, подобрать себе симпатичную аборигенку сможешь уже завтра вечером. Начальник лагеря объявил, что в честь какого-то там национального праздника Эвенкии, типа Дня большой оленьей упряжки, местные артисты дадут благотворительный концерт. Ходят слухи, что выпускницы балетной школы поселка Потоскуй собираются исполнить танец маленьких лебедей.

Вася сморщился. Мама-виолончелистка, хоть и была весьма посредственным музыкантом, ухитрилась привить сыну искреннюю любовь к классической музыке и классическому же балету. Обожавший Чайковского Джокер не мог представить себе, во что ухитрятся превратить «Лебединое озеро» низкорослые и кривоногие эвенки Потоскуя.

Вася видел этот поселок с баржи, которая медленно, но неотвратимо влекла его вверх по Ангаре к поселку Кежма, откуда их этап должен был уже по суше отправиться в лагерь.

— Это Потоскуй, — объяснил ему вор-рецидивист по кличке Гнусавый. — Чуть выше по течению расположены деревни Погорюй и Кукуй.

— Здесь все названия такие веселые? — поинтересовался Вася. — А что-нибудь вроде «Лас-Пальмас» или «Кочабамба» тут не найдется?

Гнусавый посмотрел на Васю с неодобрением. У него еще вчера кончились сигареты, и потому он не был расположен шутить.

— В Магадане есть гостиница «Южная», — мрачно сплюнув за борт, сказал он и отвернулся.

«В конце концов, потоскуйские лебеди лучше, чем ничего», — подумал Джокер, подбирая с полу картофелину, бывшую Клаудиу Шиффер, и безжалостно бросая ее в кипящую кастрюлю. Так сказать, «в набежавшую волну».

— Да здравствует День большой оленьей упряжки, — сказал он, обращаясь к Валькирию.

Альберто Иньяки, маркиз де Арнелья, с трудом разлепил налитые свинцом веки и с недоумением уставился на расплывчатые очертания предмета, находящегося в непосредственной близости от его носа. Маркиз, излишне склонный к любопытству, задумался о том, что могло поутру находиться в его постели, а в том, что он проснулся именно в своей постели, Альберто не сомневался. Его мать, Мария Тереза де Арнелья, питала слабость к аромату жасмина, и постельное белье в спальнях замка столь сильно благоухало жасмином, что, даже не открывая глаз, Альберто мог безошибочно догадаться, где он находится — у себя дома или в постели очередной красотки.

Маркиз глубоко вздохнул, прогоняя остатки дремоты. Очертания интересующего его предмета стали чуть более отчетливы, и он идентифицировал его как лодыжку изящной женской ножки. Это открытие его обрадовало, но по-прежнему оставался нерешенным самый главный вопрос — кому принадлежала эта ножка. Альберто еще раз вздохнул и скользнул взглядом вдоль конечности, переходящей в плавный округлый изгиб, полуприкрытый благоухающей жасмином простыней.

— Сто двадцать семь сантиметров, — безошибочно прикинул маркиз, — самая длинная в мире женская нога, занесенная в Книгу рекордов Гиннесса.

— Мириам! — позвал он, мягко похлопав по выступающей из-под простыни округлости.

Простыня зашевелилась, и из-под нее выглянуло изящное, точеное личико с растрепанной гривой угольно-черных волос.