История Билли Морган - читать онлайн книгу. Автор: Джулз Денби cтр.№ 51

Пустяковые мысли всплывали на поверхность сознания и прокручивались снова и снова, затем исчезали. Что приготовить на ужин… Надо ли подрезать розы… Прачечная. Витрина. Затем, внезапно: показалась ли я Микки такой же старой, каким он показался мне? Кажусь ли я всем такой старой? Не пропала ли она без следа, моя… ну, привлекательность? Не превратилась ли я в одну из этих пожилых, незаметных, бесполых женщин, на которых ни один мужчина на улице не посмотрит дважды? Из тех, кого молодые комики высмеивают по телевизору? Я впала в панику; глупо, но я ничего не могла с собой поделать. Несмотря на серьезность происходящего, мне казалось, это ужасно важно, что я никогда не смогу флиртовать без того, чтобы люди подумали, будто я сексуально озабоченная старая корова, мне никогда больше не будут свистеть вслед, я больше никогда не стану объектом мужского желания, никогда. Я попыталась рассуждать здраво: а приятель Лекки, Том? Он был так мил, но что, если он лишь старался быть вежливым, а я приняла это на свой счет? Как это должно быть унизительно, но откуда мне знать; что, если бы я спросила, а. он рассмеялся бы мне в лицо и сказал: «Ах, господи, вы слишком стары для меня! Моей последней девушке было восемнадцать! Я просто хотел оказать любезность, потому что Лекки попросила…»

Это убило бы меня, точно, и я… я… Сердце, обезумев, словно металось по всему телу, пытаясь найти место, где можно спрятаться от этой непреодолимой банальности. О боже, о боже, я так одинока, у меня есть только Джонджо, но нравлюсь ли я ему, или это всего лишь привычка; может, он просто считает меня второй женой? О, это нечестно, все кончено, я все упустила, выбросила в канаву, а теперь слишком поздно… В чем смысл жизни? В чем ее треклятый смысл? Сперва быть молодым и глупым, а затем – старым и предаваться сожалениям, а потом – умереть? Кончено. Финиш и никакого второго шанса? Как отчаянно жестоко, как невыносимо печально!

Окончательно расстроившись, я поднялась и нечаянно опрокинула стакан с соком. Он полился на траву, как кровь. Я положила руку на грудь и почувствовала, что сердце колотится как отбойный молоток. Успокойся, успокойся… Я должна успокоиться. Микки может появиться в любую минуту. Я же не хочу, чтобы он застал меня в таком виде… Тоненький голосок в голове пронзительно заверещал: «Не надо с ним встречаться, беги отсюда». Потом все вокруг завертелось, как мозаика на скамейке; дальше только помню, как сижу на траве.

Голова кружилась, я легла на спину и попыталась дышать медленно. Мини-обморок. О'кей, ничего неудивительного в таких-то условиях. Полежать спокойно минутку… Когда я ела последний раз? Вчера вечером? Тогда чай и тост. Лучшее лекарство от всех болезней. Шатаясь, как только что вылупившийся цыпленок, я потащилась в кухню и сделала тост из зачерствевшего хлеба. Блуждая туда-сюда и жуя на ходу, я посмотрелась в зеркало: белая как простыня, еще хуже, чем обычно. Я в сто раз лучше выгляжу с загаром, хоть он и считается вредным. По крайней мере, я не кажусь такой изможденной и больной. Я накормила кошек гурманским кошачьим кормом из крошечных баночек, затем бездумно включила телевизор и посмотрела местные новости. Когда они закончились, я взглянула на часы. Где же Микки?

В пять минут седьмого я услышала, как перед домом остановилась машина. Это был он. Я подошла к окну и выглянула: пожилой человек, которым какая-то злобная фея подменила моего молодого мужа, неуклюже вылезал из старого грязного «форда». Эта дешевая, дерьмовая машина казалась воплощением того, кем он стал. Мой, прежний Микки, даже если бы со временем и заставил себя обзавестись машиной, никогда бы не стал ездить на такой запущенной куче дерьма. Его талант механика и гордость не допустили бы такого. А этому человеку было наплевать.

Но я слишком жестока. В конце концов, как он сказал, у него есть семья, от которой он сейчас ускользнул; он, похоже, работает на фабрике, не используя свои навыки и таланты. Возможно, там, где он живет, работу найти нелегко. А дети обходятся недешево; сердце у меня сжалось. Дети. Как мы мечтали их назвать? Ах да, Эстер, Эмеральда, Дилан, Рори. Глупые, должно быть, имена, но для меня они до сих пор звучат прекрасно. Как зовут его детей?

Я открыла дверь до того, как он постучал, и увидела, как он пытается изобразить спокойствие на постаревшем лице. Меня охватила жалость, хотелось броситься к нему, положить ладонь на его руку, такую знакомую, веснушчатую; под загоревшей розоватой кожей все еще бугрились мускулы. Форма ногтей, его натруженные руки… Я поспешно отвела взгляд.

– Заходи. Выпьешь чего-нибудь? – И чуть позже, когда я опять предложила ему выпить, он слегка отвернулся и снова пробормотал «нет». – О'кей, тогда проходи сюда.

Я провела его в гостиную и предложила сесть. Он неловко присел на краешек кресла, свесив руки между коленей и гневно выставив вперед голову. Я пыталась придумать, что сказать, но, похоже, мой и без того ограниченный запас светских любезностей полностью иссяк. Мне было ужасно его жаль, вот в чем проблема. Мне хотелось его утешить. В горле застрял комок, мы заговорили одновременно. Я мотнула головой, чтобы он продолжал. Он судорожно прочистил горло; не думаю, что он поперхнулся или почувствовал ко мне то же, что я к нему. Я могла сентиментально вспоминать наше утраченное прошлое, но достаточно было поглядеть ему в лицо, чтобы понять – не любовь ко мне заставляет его нервничать. Далеко не это. Но отчего-то мне все еще казалось, что мы сможем поговорить как следует, как в старые дни, сможем что-то исправить, снова станем друзьями, пусть и не близкими. В конце концов, когда-то мы очень много значили друг для друга, и, говорят, время все лечит.

– Мне надо знать, что ты собираешься делать? Потому что, если ты, так сказать, ты думаешь, ты собираешься говорить о том… что случилось… я этого не желаю, поняла? Мне теперь надо думать о жене и детях; я не хочу, чтобы ты все испортила, не хочу. И это в газетах, я должен… я тебя предупреждаю… я…

Он говорил зло, с трудом, задыхаясь от гнева. Подсвеченное с одного боку слабым золотым светом из окна, его лицо походило на маску; глубокие глазные впадины, окруженные морщинами, походили на дыры, за которыми жило что-то дерганое и непонятное, грызущее собственную плоть. Внезапно мне почудилось, будто я говорю не с Микки, а с каким-то другим существом, поселившимся в его обветшавшем теле; это был он, но в то же время не он. Ярость кипела в нем, передаваясь мне. Я почувствовала, как от его гнева воспламеняется мой собственный. Это неправильно, не так все должно было пойти, но, честно говоря, я не могла поверить, что он окажется таким упрямым. Он знал меня, он знал, что я разумный человек; что же он, черт побери, себе вообразил? Что я хочу признаться полиции? Исповедаться в газетах? Он что, решил, будто я, пройдя через все это, упаду в последнем прыжке и все разрушу? Гнев закипал, пересиливая жалость. Посмотрите на него, посмотрите – сидит здесь и меня запугивает. И что же он собирается сделать? Заставить меня молчать? Убить и меня тоже?

Боже. Боже. Я встала и подошла к окну, повернувшись к Микки спиной, пытаясь сдержать раздражение. Боже милостивый, когда все это закончится, ничто меня здесь не удержит, ничто. Я сяду на первый же самолет, так-то. Можно подумать, у меня других забот нет. Он приехал разузнать, что к чему, это я сразу поняла, но запугивать меня в моем собственном доме? Блядь. Я почувствовала, как кровь приливает к лицу, и прижала тыльную сторону ладони к щеке. Она была ледяная, несмотря на теплый вечер. Леденящий холод – я закрыла глаза. Я так устала. Так чертовски устала от всего этого. Я сделала глубокий вдох.