А ну-ка! Вензель довольно потер ладони. Ай-яй-яй, как я же сразу-то!.. Как же не начал с точки, недавно прикупленной Пальцемем для освоения честного бизнеса. Ах какое место, как годится! Не удержится Палец, туда потащит.
В разумной близости от Пятака на лед спикировала стая голубей. И Пятак искренне пожалел, что нечем подхарчить зябнущих птиц.
Вензель еще раз для самопроверки пробежался в уме по владениям и возможностям Харчо с Пальцемем и остался при своем выводе.
Следом за голубями приземлилось трое воробушков, и они весело запрыгали у самых ходуль Пятака, чирикая бодрую пургу. Из-за угла вывернули мама и дошкольного размера сынок:
– А почему ты мне запретила смотреть мультики? – ныл киндер-сюрприз, – Я на этой неделе ни одного стекла не разбил!
– Видишь ли, Юрий...
– Наверное, жадничаешь и сама смотришь!
– Зови, – Вензель оторвал подбородок от груди. – Скажи, чтоб грузились и пристраивались в хвост. И чтоб стволы в тепле держали, могут потребоваться. Куда мы двинем, нас не приглашали.
Тарзан, сидевший рядом с водилой, толкнул «вольвешную» дверцу и мячиком выпрыгнул наружу. Пацаны стали отряхивать снег с плеч.
* * *
Палец опустил руки, и они повисли вдоль туловища, длиннющие, как у шимпанзе. Харчо и Палец переглянулись с отпавшими до ширинек челюстями Шары Харчо выцвели, будто старые обои, и стали безобидно мутными. Как напроказивший школяр. Хачик спрятал волыну за спину. Такого наворотного звиздеца они никак не могли предположить. Здесь ОН?! Какая падла стуканула?! Но до поисков падлы еще дожить надо, а пока через дверной проем шестерка широко известное вносила плетеное кресло.
Одного седалища хватило бы, чтоб допереть, кто в него плюхнется, но по коридору, приближаясь, постукивала палка. Стук Вензелевой трости оба уже могли отличить от прочих стуков эпохи. Так стучит сердце, когда вмажешься эфедрином, так стучит молоток по крышке гроба.
А вскоре наметился и сам. Вензель перенес ноги за порог, прошаркал до плетенки, скрипя коленями, осел в нее, очень довольный произведенным шухером, гнида.
Первым опомнился Палец.
– Товарищ генерал, – подскочив, он даже пристукнул каблуками. – Разрешите продолжать!?
Ах вот оно как, фыркнул жмурящийся от самодовольства Вензель, козлики и дальше канают под мусоров, разрубают клиента на «помощи следствию». Это кто ж из них такой умный, что дотумкал? Ведь и вправду, эрмитажник чахлый и сырой, как фиалка, начни жилы рвать – скопытится без толку от ишемичного приступа.
– Продолжайте, – распорядился «генерал» Вензель.
Ледогостер в открывшуюся для вноса кресла-качалки дверь разглядел длинный больнично-белый коридор и туго набитый мешок, прислоненный к стене. Ясности, куда он попал, увиденное не внесло. Потом объявился генерал, похожий на известную скульптуру Вольтера. У Ивана Кирилловича малость отлегло. Старый человек, почти из его поколения, не бандит, по крайней мере. Что-то дряхленький для действующего генерала, так ведь, может, новых толковых не хватает. Или связи у него такие червонные, что не спихнешь на пенсию раньше смерти.
– А почему мы здесь? – осмелел Иван Кириллович. В чем-чем, а в том, что перед ним генерал, Ледогостер не сомневался. Даже по властному взгляду определяется.
– Где здесь? – стал вдруг грубым славянин, хотя обращался Ледогостер к старшему по званию.
– Ну как, – растерялся работник музейного архива. – Вот... Среди советских экспонатов... Что это за место?
– Вопросы будем задавать мы, – отрезал генерал Вензель. – В свое время все узнаете. Рассказывайте, или вы хотите, чтобы вас отвезли на Литейный? После этого, уверяю, на работе вам уже будет не восстановиться.
– Я расскажу, – торопливо заверил Иван Кириллович, покорный, как пони, – Зачем мне скрывать? Тот человек... Кстати, я наконец нашел нужный образ – очень похожий на персонажей Гойи, вы меня понимаете? Так вот тот человек интересовался «Журналами учета движения музейных ценностей» с шестидесятого по восемьдесят пятый год...
* * *
Все произошло нестерпимо быстро. Пять секунд назад Шатл по указке Сергея заслал двух пацанов изъять из музейных архивов учетную книгу с длинным названием, и вот он уже вне квартиры.
Кнопка лифта пылала красной занятостью, гудела уползающая кабинка. Шатл на ходу засадил кулаком в створку, отправив вниз и вверх по шахте гневное содрогание металла, и помчал по ступеням.
Язычок кроссовки, в которую торопливо, не глядя пихнули босую ступню, загнулся и пугал пальцы мозолью. Шатлу было насекать на язычок. Вот на что не насекать, так это на проникающие даже в подъезд сволочные гудки, на прерывистые, муторные завывания, чередующиеся с протяжным вытягивающим жилы воем. Система «Алабама» с охрененными наворотами. Вытянула на четыреста баксовых. И чего? А то, что положили на «Алабаму» с прибором посередь белого дня.
Шатл сигал через пять ступеней, перепрыгивал с середины одного лестничного марша на другой.
Мозг продолжал развивать картинку, срисованную глазами с балкона, куда Шатл выскочил, едва взвыло: какое-то угребище в куртке, начхав на запилы сигнализации, ковыряло его, Шатла, любимую тачку. Но шустрику еще предстояло перекусить цепи на педалях, свинтить противоугон с руля, разобраться с проводкой. Успею!
Откуда взялся урод, что не знает его «бээмвуху»? Наширявшийся долбаный гастролер из какого-нибудь Тихвина? Может, цыган или хохол? На втором этаже Шатл перестал фиксировать электронные вопли. Значит, гнида отрубил сирену. И Шатл припустил еще сильнее, рискуя переломаться в хлам на вонючей лестнице.
У кодового замка, как всегда, заело задвижку. Провозюкаешься лишние секунды. Шатл нагнулся ниже, потом присел на корточки и все для одного – чтобы разглядеть, в чем там дело. Гадюшный замок совсем накрылся, не подается. Куплю им на фиг новую навороченную дверь, посажу рядом ветерана, чтоб заставлял закрывать за собой мягко, ласково, нежно! И если хоть кто-то... урою!
Шатл обернулся, до поздно. Его осадили по кумполу крепко, от души, с удалого размаху. Развел Волчок проштампованного номером ноль-ноль-два в Шрамовой кодле Шатла, как пацана. Не стал курочить наружную антенну, чтоб телек заглох. Не стал устраивать по гастрономам беконовый кризис. Но таки надыбал беспроигрышный ход, как выманить из наглухо запертой квартиры.
* * *
Вензель, не прощаясь, погреб по коридору. Трость он ставил с такой подлой грацией, что пялящимся в старческую спину Харчо и Пальцу было предельно ясно – старый хрыч издевается по полной схеме. Только никак нельзя было нафаршировать дряхлое туловище маслинами, потому что тогда наступят верные кранты Пальцу и Харчо.
И два далеко не последних в Питере братана кинулись за старцем наперегонки, будто адьютанты его превосходительства.
– А нам-то теперь что делать?
– Вензель, почему последние слова не говоришь?