Откровения Екатерины Медичи - читать онлайн книгу. Автор: К. У. Гортнер cтр.№ 55

— Не бойся, — сказал Колиньи, как всегда непостижимым образом прочитавший мои мысли.

Он расстегнул рукава моего платья, снял корсаж, юбки, и вот весь мой наряд невесомой пеной опал к моим ногам, и я осталась перед ним в одной сорочке, дрожащая всем телом, но отнюдь не от холода.

Повинуясь привычке, порожденной годами супружества, я повернулась, чтобы забраться в кровать. Затем я услышала за спиной шорох соскользнувшей на пол одежды; коротко звякнула металлическая пряжка. Когда я обернулась, Колиньи стоял передо мной нагой — мускулистый, светлокожий.

Я смотрела, не в силах оторвать глаз. Он был прекрасен, однако телосложением нисколько не походил на Генриха — ни широких плеч, ни густой поросли волос. Мужчина, стоявший передо мной, был невысок и жилист; от него веяло полной уверенностью в себе, а сумрачная усмешка на губах была такова, что у меня подкосились ноги. Его мужское естество горделиво вздымалось из поросли бронзово-рыжих волос; и видно было, как ребра движутся под кожей в такт учащенному дыханию. Протянув ко мне жилистые руки, он снял с моей головы золотую сеточку. Освобожденные, мои волосы пролились на плечи и спину.

— Словно темное море, — прошептал Колиньи, всем телом прильнув ко мне.

Бережно опуская меня на кровать, он одной рукой поддел и снял через голову мою сорочку. Все сомнения испарились как дым, едва я ощутила его прикосновение, неким волшебным образом преобразившееся в острое, почти невыносимое наслаждение. Он дразняще ласкал меня губами и языком, и, когда я задрожала всем телом и он вошел в меня, я закричала так, как не кричала никогда в жизни, — в порыве неудержимого ликования, которое выпустило на волю мою душу.

Я проснулась незадолго до рассвета. Колиньи стоял у окна, уже совершенно одетый. Он обернулся; за его спиной неудержимо светлело небо.

— Я должен ехать. — Он и присел рядом со мной, ласково отвел с моего лица спутанную прядь волос.

Взгляд его, устремленный в мои глаза, был печален.

— Не извиняйся, — тихо сказала я.

На лице его отразилась нежность, но вместе с тем суровость. Он снова стал собой — привыкшим сдерживать свои чувства царедворцем.

— Нам нельзя никому рассказывать об этом. — Я коснулась его щеки. — Они не поймут. Нам предстоит столько бороться, и люди… люди скажут, что я ищу мира с гугенотами, поскольку приняла тебя на свое ложе.

Говоря это, я впервые за всю ночь задрожала от холода, и меня охватил мимолетный страх: что, если я совершила нечто, о чем потом горько пожалею?

— Я никому не скажу, — заверил он. — Не забывай, что Господь уготовил тебе особую судьбу. Без тебя эта страна распадется на части. Ты можешь спасти Францию, однако не стоит недооценивать врагов. Помни: даже если тебе кажется, что ты держишь их за горло, они остаются хищниками, настоящими тиграми, а тигры хорошо чуют, когда приходит пора нанести удар. — Он поцеловал меня. — Я дам знать о себе так скоро, как сумею. До тех пор не рискуй собой, даже ради меня.

Я обхватила ладонями его лицо, стараясь запечатлеть в памяти каждую его черточку.

— Доброго пути, Гаспар, — прошептала я.

Он взял свой плащ и вышел.

Поднеся ладони к лицу, я обнаружила, что на пальцах осел, точно дождевые капли, его запах.

Мы покинули Шенонсо в конце осени, когда пожелтели каштаны и стаи диких лебедей собирались к Шер, чтобы подкрепиться перед дальней дорогой. У меня было достаточно времени, чтобы сполна насладиться своей тайной, еженощно оживлять в памяти каждую ее подробность. Я каталась верхом с Марией и заботилась о здоровье Франциска; много бывала с Карлом, Генрихом и Марго, следя за их занятиями и благосостоянием.

Карл в свои десять лет стал поразительно похож на отца. Он был так же высок, как некогда Генрих, у него были орлиный нос и тяжелые веки Валуа. Он обожал те же подвижные занятия — верховую езду, охоту, фехтование, а также соколиную охоту; я велела смастерить для него лук, дабы он мог практиковаться в стрельбе. Семилетняя Марго уже превращалась в скороспелую красавицу — с копной рыжих волос и кошачьими глазами, от которых, казалось, ничто не могло укрыться. Впрочем, она была ленива, предпочитала часами прихорашиваться перед зеркалом, и я назначила ей строгую диету, поскольку она, как и я сама, легко набирала вес. Девятилетний Генрих, в противоположность своей сестре, был тонок, словно клинок шпаги, с унаследованной от меня смуглой кожей, длинными ресницами и темными глазами, в которых светилась прозорливость. Из всех троих, кажется, один только Генрих и почуял произошедшую во мне перемену.

Я упивалась каждым мгновением времени, проведенного наедине со своими детьми, однако эта идиллия не могла длиться вечно. Когда Гизы сообщили, что двор уже в Орлеане и готовится к Рождеству, мы уложили вещи и отправились в путь, причем дети щебетали от волнения, а я внутренне готовилась к очередной схватке с Гизами.

Вместо этого нас ожидала трагедия.

Мария де Гиз, правившая Шотландией от имени своей дочери, скончалась после долгих лет борьбы с протестантскими лордами, которые теперь управляли страной в ожидании того, как Мария Стюарт вернется домой или назовет другого регента. Самой Марии не было дела до политических распрей, терзающих ее королевство, она безутешно горевала о матери, которую едва помнила. Гизы объявили траур. Они хорошо понимали, что, покуда нет никаких средств сохранить порядок в Шотландии, наш союз с этой страной действителен только на бумаге. Престиж Гизов резко упал; лишь немногие из тех, кого пригласили ко двору на праздник, соблаговолили явиться. На улицах царил беспорядок, на каждом углу были развешены листовки, разоблачавшие Гизов как кровожадных тиранов. Мертвая хватка, в которой они держали Францию, неуклонно слабела.

Мне оставалось лишь заботиться о детях и Марии. Ее скорбь вызывала безумную тревогу у Франциска, которому невыносимо было видеть жену в таком горе. Эти переживания, скрытое бурление придворных интриг и ежедневные визиты монсеньора оказались непосильны для Франциска, и он опять слег.

На сей раз болезнь оказалась к нему безжалостна. За считаные дни в левом ухе образовалась чудовищная опухоль; он корчился от боли, из уха сочился гной, и вдобавок началась лихорадка. Я постоянно находилась при сыне и держала его, пока он исходил криком, а врачи спорили, стоит ли увеличивать дозу опиата.

— Болваны! — заорала я на них. — Поглядите на него! Сейчас же дайте ему опиата или, клянусь Господом, велю всех вас обезглавить!

Мария бродила поблизости. Я едва не прогнала ее, опасаясь, что Франциск, увидев супругу, еще сильнее возбудится, однако она украдкой пробралась к изголовью и взяла его за руку. В священном трепете я глядела, как он тут же затих, словно больное животное, успокоенное касанием руки хозяина. Безусловно, Мария воздействовала на него куда сильнее, чем опиат, и потому я оставила ее присматривать за Франциском, а сама наконец смогла заняться делами. Двор был охвачен тревогой, и она все росла.