От размышлений Метлоу отвлек птичий крик – низко над волнами тянулся к горизонту усталый клин перелетных птиц. Печальные и зовущие за собой птичьи голоса отражались от прибрежных скал и тонули в шорохе волн.
«Наверное, из России птахи божьи… – проводил их взглядом Метлоу. – Спасаются от метелей и лютой сибирской стужи».
И хоть Метлоу никогда в жизни не ступал на русскую землю, у него защемило сердце. Там, в России, теперь снега, снега во всю ее необъятную ширь. Да-а, снега и… И неотвратимо надвигающаяся катастрофа тысячелетней славянской империи, последней Великой Империи планеты, решительно укротившей амбиции и Чингисхана, и Наполеона, и бесноватого Гитлера.
Метлоу давно понял, что Российская империя, избравшая в семнадцатом году утопический путь развития и просуществовавшая по инерции еще восемьдесят лет под названием СССР, обречена. С истощенными в коммунистических чистках и войнах человеческими ресурсами она не выдерживала жесткой экономической и идеологической конкуренции с западным миром, и ее распад был лишь делом времени. На протяжении многих столетий русский щит надежно прикрывал с востока и с юга европейскую цивилизацию, но сами рафинированные европейцы никогда не упускали случая безнаказанно плюнуть на этот щит и проверить его на прочность. Что будет с европейской цивилизацией, когда этого щита не станет? Ответа на этот вопрос у Метлоу не было. И наконец, что будет с Россией, с ее народом? Размышляя о судьбе своей исторической родины, Метлоу никак не мог понять той поистине грязной волны русофобии, захлестнувшей западные средства массовой информации и, что самое непонятное, средства массовой информации в самой России. Русские люди очень часто показываются в них примитивными садистами, помешанными на коммунистической идеологии и виновными перед остальным миром во всех смертных грехах. Читая про это, Метлоу невольно вспоминал героически погибшую в горах Гиндукуша группу спецназовцев майора Сарматова. Ни у одного из них он не заметил ни врожденной жестокости, ни тем более склонности к садизму, а говорить о какой-то их рабской коммунистической зашоренности было просто нелепо. Сарматовские «мужики» удивили Метлоу прежде всего своим широким политическим кругозором и общей культурой, обостренным чувством патриотизма и воинского долга. Этими же качествами, по рассказам его деда – оренбургского казака, традиционно обладали и офицеры царской армии. По-видимому, это национальная особенность всех русских – делал вывод Метлоу. Более всего он не мог уразуметь, почему украинцы и белорусы, составляющие с русскими фактически один этнос, имеющие с ними единую историческую судьбу и единую православную веру, в последние годы шарахнулись от России как черт от ладана. Почему они, освободившись от балласта шаманствующей идеологии, не создадут единого славянского государства, способного противостоять всем вызовам и бурям грядущих времен? – размышлял он.
Но сейчас на скалистом берегу Южно-Китайского моря он вдруг поймал себя на мысли, что лукавит перед самим собой. Государственность славянских народов безжалостно приговорена его Америкой к угасанию на задворках цивилизованной и сытой Европы. Белый дом Соединенных Штатов и правительства европейских стран, натерпевшись кошмарных страхов от тяжелой поступи «империи зла», больше никогда не допустят создания единого славянского государства. Пойдут на все, но не допустят. Уж кому-кому, как не ему, полковнику ЦРУ Джорджу Метлоу, не знать про это…
Разумеется, грядущее в руках господа бога, вздохнул Метлоу. Но ясно лишь одно – с распадом последней империи мир станет еще более жестоким и непредсказуемо опасным. К сожалению, этого не понимают многие. Находясь в эйфории от развала «империи зла», политики в Штатах и в Европе, похоже, просто не хотят даже думать об этом.
Не из России, уж который век занятой мучительным поиском своего места в мире, грядет угроза их сытому благополучию. Угроза идет с мусульманского Востока, на протяжении многих веков обираемого, унижаемого и оскорбляемого ими. Его обогатившаяся на нефтедолларах правящая элита и наиболее обездоленная и радикальная часть народа категорически не принимают западные цивилизационные ценности. И фанатичные мусульманские радикалы стремительно рекрутируют под знамена джихада миллионы обездоленных и недовольных. На первых порах оружием мусульманского джихада будет терроризм. В этом полковник Метлоу, проведший двадцать пять лет на Востоке, был абсолютно уверен.
Москва
10 декабря 1991 года
Кружит по неухоженным московским улицам метель, заметает плохо освещенные дороги и скверы, гонит по разбитому асфальту обрывки газет, предвыборные плакаты и прочий городской мусор. Большой заледенелый город будто затаился за снежной завесой в предчувствии плохих событий, а может, даже очередных потрясений, по-русски всегда жестоких и бессмысленных. Редкие прохожие торопятся скорее укрыться в лабиринтах метро. Холодно и неуютно в стареньком разбитом такси, но Рита, занятая невеселыми мыслями, не замечает этого, как и не слышит болтовни старого таксиста, возмущающегося новыми порядками, кооператорами и бандитами-рэкетирами. Сегодня состоялись похороны Доры Донатовны Савеловой. После мучительной процедуры погребения, затянувшейся до ранней декабрьской темноты, у Риты не было сил присутствовать еще и на поминках. И не потому, что она не хотела почтить память бывшей свекрови. Ей было просто невмоготу видеть, как в савеловских «чертогах» без зазрения совести хозяйничает ее отец.
Папашка успел даже сделать опись всего добра. В реестр он внес все вплоть до кованой каминной кочерги. Не стесняясь дочери, он уже договорился по телефону о продаже редкостных старинных фолиантов из коллекции академика Савелова, уже прикинул, сколько можно поиметь за коллекцию старинного оружия и бриллианты покойной Доры Донатовны. Рита пыталась охладить его пыл, взывала к совести, но все было бесполезно. В него будто бес вселился.
– Платон-то наш остался Савеловым, значит, все савеловское – наше. Положил я с прибором на ваши интеллигентские сопли, – с хамской развязностью заявил он. – Дуры вы с матерью твоей Ксюхой. Нет чтобы сказать мне спасибо, как ты говоришь, – «за коммерцию», вы мне еще и мозги канифолите.
– Платон не наш, а только мой, это – первое, – отрезала Рита. – А второе – это мародерство, товарищ Пылаев.
– А ты жалуйся на меня. Потерял, мол, моральный облик, разложился и обуржуазился. Только кому телегу-то строчить, а?.. Власть-то коммунячья, мать ее, почила в бозе. Нашу цэковскую мишпуху теперь интересует не моральный облик строителя коммунизма, а как ловчее урвать бы под занавес лишние хоромы в центре или дачку казенную к рукам прибрать, а тех, кто поумнее, то и заводик или фабричку какую-нибудь, миллион-другой зеленых баксов на черный день, да в швейцарский банк их вовремя затырить. А чем я хуже остальных?.. Свобода, Ритка, свобода!.. Что не запрещено законом, то разрешено!
– Ты страшный человек! – задохнулась от бессильного гнева Рита. – Ты же и так твою власть «коммунячью», как корову, доил.
– Доил, – почему-то развеселился отец. – А академик Савелов ее не доил?.. – Он кивнул на стены квартиры: – Вот эти картины с бриллиантами и фолиантами – с трудовых доходов, да?.. И правильно… У кого ума хватало – все власть советскую доили, зато она, в свою очередь, доила всю остальную страну, продохнуть никому не давала. На то она и власть!