Удавка для бессмертных - читать онлайн книгу. Автор: Нина Васина cтр.№ 53

– Тебе видней, – пожимает плечами Су и ведет меня за руку к книжным полкам. Я оглядываюсь, но запрятаться здесь особенно негде, и из-под штор не торчат носки туфель. На всякий случай я заглядываю за шторы, а Су в это время подтаскивает стул, становится на него и показывает пальцем на альбом. Он очень тяжелый, с бархатной темно-синей обложкой. Раскрыть его я не успеваю.

Раздается странный звук, как будто уронили доску, я дергаюсь и смотрю, как из нашего тайника – вентиляционного выступа в стене между кухней и коридором – выкарабкивается большой мужчина. От страха я его не сразу узнала и еще несколько секунд прикидывала, как он вообще туда поместился с таким животом, а он уже подошел в несколько больших шагов совсем близко и протянул руку, требуя, чтобы я немедленно отдала ему альбом. Я прижала альбом к себе и зашла за стол. Корневич – теперь я его вспомнила – оперся о стол руками, набрал воздуха и побежал ко мне. Мы стали бегать вокруг стола то в одну сторону, то в другую, Су стояла у полок на стуле, иногда приседая в особо опасные моменты, когда Корневич менял направление движения и резко бежал в обратную сторону, расставив руки. Так мы бегали достаточно долго, по крайней мере, я успела успокоиться и подумать, на кой черт ему сдался альбом Су с ее детскими фотографиями?! Он мычал и матерился, я уже могла угадать заранее, когда он резко повернется и побежит в обратную сторону, да что там! Мне уже хотелось прекратить эту идиотскую игру, сесть спокойно и поговорить, но Корневич вдруг бросился плашмя на стол, вытянув вперед руки. Я оказалась прижата спиной к полкам, он достал бы меня в два ползка, извиваясь толстым телом на столе, если бы не Су, которая стояла рядом со мной на стуле. Она взяла с полки свою гантелю – чугунную статуэтку эскимоски, размахнулась, поднатужившись, и запустила ее в голову Корневича.

Стало тихо. Тяжело дыша, я обошла стол, радуясь такой поистине огромной победе. Посмотрела на Су. Су медленно присела и скорчилась на стуле, закрыв голову ладонями. Хороший стол у нее, что и говорить, я потрогала стол, отдавая должное его устойчивости – не проломился под таким большим мужчиной. Руки протянуты вперед, пальцы растопырены, из раны на голове Корневича вытекает кровь и капает со стола на пол. Равномерно, отсчитывая секунды.

Капли две-три у меня ушло на то, чтобы решить, что главней – позвонить Хрустову или срочно заняться фотографиями? Я совместила это, устроившись возле телефона и раскрыв альбом.

– Алло, Виктора Степановича, пожалуйста. Куда я звоню? Мне нужен капитан Хрустов. Умер? Давно?

Так, еще раз:

– Майора Корневича, пожалуйста. Что вы говорите? И давно? А вы не знаете, где он похоронен? – Я смотрю на лежащего на столе Корневича.

Бросили трубку. Я вытащила детские фотографии Су. У меня нет домашнего телефона Хрустова, какая жалость… На одной фотографии Су стоит в холодном майском празднике с воздушным синим шариком в руках. На другой – она с октябрятской звездочкой на белом фартучке и только что начала пробовать неуверенную улыбку будущей обольстительницы. Нет, надо найти еще раньше, когда она совсем маленькая. Вот. Детский сад. И кто здесь она? Достаточно ли я долго говорила по телефону, чтобы отследили номер? Если приедет не Хрустов, меня арестуют? Отпечатки пальцев на эскимоске не мои. Вот. Нашла. Звонок. Я беру трубку. Молчат и напряженно дышат.

– Хрустов, это вы? – Я смотрю на фотографию, где Сусанну держит на руках молодая женщина, и начинаю плакать.

– Вера! – кричит он как безумный. – Вера, что у тебя? Где ты?

Если бы можно было в двух словах объяснить ему, что мир перевернулся. Нет таких слов. На фотографии молодая женщина – это я. Волосы собраны в конский хвост, платье конца пятидесятых, рукавчик фонариком, фигурный вырез… Я держу маленькую девочку. Переворачиваю фотографию. «Сусаннушке восемь месяцев». Хрустов что-то кричит в трубку.

– Ты понимаешь, – говорю я, глотая слезы, – столько всего произошло, не знаю, с чего и начать. Я родила девочку, это была Сусанна. Или нет, я ее рожу в этом году, или в следующем? Подожди, не кричи, я посчитаю… восемь, девять. В следующем. В марте. Точно, в марте. Что ты говоришь? Я – беременна? – Я ищу глазами Су на стуле, мне плохо видно, но кто-то там копошится. – Нет, еще не беременна, но уже скоро, скоро… Подожди, я тебе позвонила, чтобы ты приехал к нам и забрал Корневича, – я задерживаю на несколько секунд дыхание, слушаю, но, по-моему, он больше не дышит. – Представь себе, Су опять его убила!

Кладу трубку, вытираю лицо и медленно поднимаюсь с пола.

– Су, я тебе обещала, что все будет хорошо. Иди сюда. Посмотри на фотографию и больше ничего не бойся. Ты где? Ты не улетишь бабочкой, не уползешь насекомым. Эй! Где ты? – Я опять задерживаю дыхание и слышу что-то вроде чмоканья. Приседаю, смотрю под стол. Из кружевной майки, которая была на Су, а потом стала длинной рубашкой, торчит крошечная розовая ножка. Я поползла под стол.

– Нет, Су, я тебя прошу, только не сейчас, я тебя умоляю. Я так устала, не сейчас! – Запутавшись в рубашке, под столом лежит маленькая розовая девочка в огромных трусах с кружевами. Она дергает ручками, поднимает с трудом голову и вдруг ловко переворачивается на живот, покачивая головой и пуская слюну. Рядом с ней на пол капают через равномерные промежутки густые капли крови. Су протягивает руку, шлепает по лужице. Я хватаю ее за ногу и вытаскиваю из-под стола. Держа на вытянутых руках, несу в ванную.

Я уложила ее мокрую на кровать, легла рядом и стала пристально рассматривать. Крошечные пальчики, нежный пух кудряшек на голове. Всмотрелась в глаза. Желтые глаза Су.

Порвала простыню, завернула кое-как, взяла на руки. Тяжелая. Теплая. Я ходила по квартире, прижав ее к груди. В странном состоянии умственного столбняка я не испытывала боли и страха, только благодарность. Хотелось молиться или плакать. Я прижимала уменьшавшийся комочек все сильней и сильней, а когда длинно позвонили в дверь, заплакала наконец и вдруг обнаружила, что открываю дверь. Своими руками, которые уже пустые, открываю дверь.

Хрустов ворвался, крича, побежал в комнату, а я, еще не веря, осматривалась и ощупывала себя. Я точно помню, что меня начало тошнить, когда он трясущимися руками набирал номер телефона. Помню, как я дергалась в рвотных конвульсиях над раковиной, а он вбежал и открыл кран. Помню, как я закричала и стала его бить, чтобы он не смел ко мне прикасаться, не смел раздевать и засовывать под холодную воду.

– Тебе это помогает, – отталкивал мои руки Хрустов.

Помню, как я обозвала его придурком, сказала, что всех беременных женщин тошнит, помню, как дотащилась до кровати и рухнула плашмя, проваливаясь в сон, а он тряс меня и просил рассказать, что произошло. Я прошептала, что Корневич хотел отобрать у меня альбом с фотографиями, а Су огрела его чугунной эскимоской по голове. Хрустов стонет, хватает с пола альбом и вдруг начинает его потрошить, тщательно отдирая одну картонную страницу за другой. Потом он, достав перочинный нож, принялся за обложку. И синий бархат – лепестками возле загустевшей крови на полу – это последнее, что я помню, потому что то ли проваливаюсь в сон, то ли теряю сознание почти на тридцать часов.