Союз еврейских полисменов - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Чабон cтр.№ 47

— Лихой у меня теперь видок в этих очочках, — бормочет Ландсман, хватаясь за газету.

На первой странице газеты две большие статьи. Одна повествует о перестрелке на заброшенной автомобильной стоянке при закрытом супермаркете «Биг Мейкер». Главные действующие лица — одинокий детектив отдела особо тяжких преступлений Меир Ландсман, сорока двух лет, и двое подозреваемых в различных преступлениях, давно находящихся в розыске. Вторая статья под аршинной шапкой:

«ЮНЫЙ ЦАДИК НАЙДЕН МЕРТВЫМ В ОТЕЛЕ»

Текст при этом заголовке представляет закуску типа «винегрет из чудес, туманных домыслов, изящных вымыслов и неуклюжего вранья» и повествует о жизни Менахема-Менделя Шпильмана и о его безвременной кончине в отеле «Заменгоф» на Макс-Нордау-стрит. Согласно данным медицинской экспертизы — сам эксперт отбыл на ПМЖ в Канаду — в предварительном заключении в качестве причины смерти названо «недоразумение, связанное с наркоманией». Не слишком распространяясь в этом направлении, «Тог» затронул прошлое покойного.

В замкнутом мире благочестивых верующих Мендель Шпильман долгое время почитался явлением чудесным — учителем, пророком, чудотворцем, возможно, далее Искупителем. Старый дом Шпильманов на Ански-стрит в Гарькавы притягивал посетителей издалека; верующие и любопытствующие приезжали сюда даже из Буэнос-Айреса и Бейрута, чтобы взглянуть на талантливого ребенка, рожденного в роковой девятый день месяца Ав. Многие надеялись присутствовать при провозглашении юношей «пришествия царствия своего» и даже пытались зарезервировать для себя право на это. Молодой человек, однако, ни разу не проявил намерения делать заявлений такого рода. Двадцать три года назад, в день, намеченный для бракосочетания с дочерью штракенцского ребе, он исчез чуть ли не бесследно. Последующая жизнь мистера Шпильмана заставила забыть о связанных с ним чаяниях правоверных.

Упоминание о судебной экспертизе — пожалуй, единственный намек на причину смерти. Администрация отеля и управление полиции прокомментировать ситуацию отказались. Из статьи Ландсман узнал также, что заупокойной службы в синагоге не намечается, лишь похороны на старом кладбище Монтефиори, под руководством отца усопшего.

— Берко сказал, что папаша лишил его наследства. Что старый хрен не хотел иметь с сыном ничего общего. Значит, передумал, — прокомментировала читающая через плечо Ландсмана Эстер-Малке.

В Ландсмане статья вызвала зависть к покойному Менделю Шпильману, смешанную с жалостью к нему и к себе самому. Много лет сам он страдал под грузом отцовских надежд, чаяний, ожиданий, не имея представления, что было бы, если б он их оправдал либо превзошел. Хотел бы Исидор Ландсман вырастить сына столь же талантливого, как Мендель. Ландсман невольно думает, что, научись он играть в шахматы так, как Мендель Шпильман, его отец, возможно, решил бы, что ему есть ради чего жить, что его маленький мессия искупил прегрешения его. Ландсман вспоминает о письме, которое он отправил родителю, о своей надежде избавиться от гнета отцовских надежд. Вспоминает годы, на протяжении которых считал себя причиной смерти отца. Чувствовал ли вину Мендель Шпильман? Верил ли он в возлагавшиеся на него надежды, в свое призвание? Считал ли он, что в попытке освободиться от этой ноши должен отвернуться не только от отца, но и от всех евреев мира?

— Не думаю, что рабби Шпильман способен изменить свое мнение. Скорее, кто-то изменил его мнение за него.

— Кто, интересно?

— Если бы я мог предполагать, то предположил бы, что мать.

— Хорошо, если так. Можно поверить, что мать не позволит выкинуть сына, как пустую бутылку.

— Можно поверить… — Ландсман рассматривает фото в «Тоге». Мендель Шпильман в пятнадцать лет. Фото из архивов газеты. Борода… бородешка. Бачки торчат в стороны. Председательствует на какой-то конференции юных талмудистов, роящихся вокруг. Под снимком подпись: «Цадик-Ха-Дор в период расцвета дарования».

— О чем призадумался? — с ноткой подозрительности в голосе справляется Эстер-Малке.

— О будущем.

Течет, течет река «черных шляп», черная река печали, течет от ворот кладбища, «дома жизни», течет вверх по склону холма к черной дыре в черной земле. Скользкий от дождя сосновый ящик колышется на черных волнах, на черных плечах. Зонты сатмаров прикрывают шляпы вербоверов; геры, штракенцеры и вицницеры держат друг друга под ручку, как шушукающиеся школьницы. Раздоры, дрязги, сектантское соперничество, взаимные проклятия отложены, временно забыты; сейчас их объединила общая скорбь, соответствующая случаю, скорбь по соплеменнику, забытому ими и напомнившему о себе лишь в прошедшую пятницу. Даже и соплеменником-то его не назовешь… Не еврей, а то, что от него осталось… Оболочка, шелуха, истонченная до полупрозрачности двадцатью годами дурного образа жизни. Каждое поколение заслуженно теряет своего Мессию, которого недостойно. И вот набожные жители округа Ситка собрались, чтобы признать свою коллективную недостойность, чтобы закидать землею свои чаяния.

Вокруг могилы раскачиваются черные елки, как скорбящие хасидим. За кладбищенскими стенами шляпами менее строгих цветов и фасонов и зонтами разной степени легкомысленности обороняются от дождя тысячи еще более недостойных. Четкая иерархия определила степень недостойности и допускаемости в пределы «дома жизни», определила, кому где мокнуть в течение печальной процедуры. Эта иерархия и эта процедура привлекли внимание детективов из отдела взломов, контрабанды и мошенничества. Ландсман заметил на крыше серого «форда-викториа» Скольски, Фельда и Глобуса. Не каждый день вербоверская иерархия в полном составе выстраивается на всеобщее обозрение, как кружочки на прокурорском графике. В четверти мили на крыше «уолмарта» три американца в синих ветровках нацеливают телеобъективы и палку направленного микрофона. Толпу пронизывает синяя цепь униформированных латке, распределены полицейские мотоциклы. Представлена пресса, присутствуют операторы и репортеры Первого канала, филиала NBC в Джуно, кабельных новостей. Деннис Бреннан с непокрытой головой: либо погоды не чувствует, либо шляпы подходящего размера не отыскалось в Ситке. Полуверующие, неверующие, современные ортодоксы, скептики, просто зеваки, представительная делегация шахматного клуба «Эйнштейн»…

У Ландсмана они все как на ладони, он озирает их с высоты своей беспомощности и неприкаянности, не вылезая из «суперспорта», замершего на голой маковке холма, отделенного от «дома жизни» Мизмор-бульваром. Здесь какой-то застройщик заасфальтировал подъездной проулок к своему распланированному участку с многообещающим названием несуществующей улицы: Тиква-стрит. Улица Надежды… Словечко на иврите в это хмурое время дня этого хмурого времени, конца всех времен и надежд, для уха, привыкшего к идишу, не несет ничего, кроме вялой иронии в семнадцати хмурых колерах. Домов по улице Надежды не возведено ни единого. Деревянные колья да нейлоновый шнур с оранжевыми флажками очерчивают мини-Сион в грязюке вокруг тупичка-пятачка, этакий призрачный эрув крушения. Ландсман опять один, трезв, как карп в корыте, судорожно сжимает бинокль. Потребность промочить глотку терзает, как зубная боль. Мысли рвутся к пинте, к бутылке, к стопарю, к его осколкам. Мысли мучают, но под ними какая-то приятственная подкладка: как будто зуб уже выдран, и тянет сунуть палец в оставленную им дыру. Может, боль вызвана выдранной из него любимым начальством бляхой полицейского. Он почему-то винит во всем исключительно Бину.