Порой, когда он заблаговременно договаривался с родителями, всплывало имя Гудини, и тогда у Джо непременно спрашивали, не смог бы он (разумеется, с соответствующей прибавкой гонорара) исполнить эскейп. Однако здесь он проводил черту.
— Я уже исполнил один эскейп, — говорил Джо, глядя на свои запястья и словно бы ища там красные круги от наручников. — Из Праги. Пожалуй, этого вполне достаточно.
Тут родители, обмениваясь понимающими взглядами с Розой, неизменно соглашались и выписывали Джо чек на сто долларов. А Джо, судя по всему, никогда не приходило в голову, что причиной его внезапной популярности в сети вестсайдских бар-мицв стал вовсе не его несколько беспорядочный талант фокусника и даже не стойкий энтузиазм его юных фанатов, а скорее симпатия, которую их родители питали к бездомному еврейскому юноше, невесть как сумевшему выбраться из тени разворачивающегося над Европой черного флага, а теперь, как было широко известно, жертвовавшему все свои гонорары фокусника на нужды Трансатлантического спасательного агентства.
— Я нисколько не совершенствуюсь, — сказал Джо, рассеянно наблюдая за набуханием своего плененного пениса. — На самом деле это сущий позор. У Таннена все надо мной смеются.
— Ты теперь намного лучше, чем раньше, — возразила Роза, а затем с легким намеком на своекорыстие добавила: — Да и вообще все намного лучше, правда?
— Намного лучше, — согласится Джо, слегка шевелясь в ее хватке. — Да. Намного.
Когда Роза только-только с ним познакомилась, Джо был такой бесприютной, одинокой фигурой, сломанной и избитой в уличных драках — и лишь с маленьким пожарным крантиком в облике Сэмми Клея, его единственного помощника и коллеги. Теперь у него были друзья в той магической лавке, а также в художественном мире Нью-Йорка. Джо изменился — и это Роза его изменила. На страницах «Радиокомикса» — Роза теперь преданно прочитывала каждый новый выпуск — Джо и Эскапист продолжили биться с силами Железной Цепи, причем сражения становились все гротескнее и причудливее. Однако прискорбная тщета этой борьбы, которую так рано ощутил Джо и которая сразу же стала очевидна Розе, похоже, начинала преобладать над изобретательностью его пера. Месяц за месяцем Эскапист перемалывал армии зла в мелкую пыль, и все же весной 1941 года империя Адольфа Гитлера была еще обширнее, чем в свое время у Бонапарта. На страницах «Триумфа» Четыре Свободы
[9]
достигли оргазмически невозможной цели убийства Гитлера, но в следующем выпуске вместе с разочарованными читателями выяснили, что их жертвой стал всего лишь механический двойник. Хотя Джо продолжал сражаться, Роза видела, что сердцем он уже вне этой свалки. Искусство Джо теперь расцветало на страницах «Фифы», в царствах, весьма далеких от Праги или Зотении.
Лунная Бабочка была порождением ночи, Иного Мира, загадочных сфер, где зло действовало посредством проклятий и заклинаний вместо пуль, снарядов или торпед. Бабочка билась в стране чудес с призраками и демонами, а также защищала всех нас, ничего не подозревающих сновидцев, от атак из мрачных царств сна. На данный момент она уже дважды ввязывалась в сражение со слюнявыми Старшими Существами, что снаряжали несчетные межизмеренческие армады демонов. Тогда как достаточно легко было разглядеть в этих сюжетах аллегории паранойи, вторжения и мировой войны, а работу Джо в целом оценить как продолжение смертельного конфликта «Радио» и «Триумфа», художественные средства, вложенные Джо в «Лунную Бабочку», сильно отличались от методов его работы в других книжках. Отец Розы, обладавший чутьем к американским природным источникам сюрреалистской идеи, познакомил Джо с работами Уинсора Маккея. Городские сновидные ландшафты, головокружительные перспективы, игривый тон вкупе с причудливыми метаморфозами и наложениями, увиденные Джо в «Маленьком Немо в Стране Дремы», стремительно проложили себе дорогу на страницы «Лунной Бабочки». Совершенно внезапно стандартные три яруса квадратных панелей стали тюрьмой, из которой он должен был сбежать. Эти панели сковывали его усилия передать те перемещенные и сновидные пространства, в которых сражалась Лунная Бабочка. Джо кромсал панели, растягивал их и искажал, резал на клинья и полоски. Он экспериментировал с тангирной сеткой, перекрестной штриховкой, ксилографическими эффектами и даже грубым коллажом.
[10]
Сквозь этот бравурный сумеречный пейзаж пролетала насмешливая и могучая молодая женщина с необъятными грудями, сказочными крыльями и пушистыми усиками. Весь комикс оказывался помещен на игольно-острую точку опоры между чудесным и вульгарным, которая представлялась Розе равновесной точкой самого сюрреализма. Она видела, как в каждом новом выпуске, состязаясь с общими местами и клише историй Сэмми, в целом литературней обычного, Джо торит себе дорогу к некому прорыву в своем искусстве. И Роза твердо намеревалась быть рядом, когда этот прорыв наконец произойдет. Ее не покидало чувство, что в сам момент прорыва она станет единственной, кто его оценит или вообще заметит. На взгляд Розы, Джо обладал аурой одинокого мастера, гения-дилетанта вроде «Фактёр Шеваль» или другого Джо, странного и робкого мистера Корнелла, пробивающегося к возвышенному на судне, сработанном из обыденного, отвергнутого, презираемого. Необходимость оказаться там в момент высадки, всю дорогу всячески его поддерживая, а затем продолжить вместе с ним блестящее путешествие стала теперь ключевым элементом ее любовной миссии (наряду с помощью в переправке его брата, а также с неразрушимыми узами, которыми Роза должна была привязать Джо к Америке и к самой себе). Что же касалось ее собственной художественной практики, то последняя всегда была не столько вопросом миссии, сколько делом долгой и унылой привычки, способом хвататься за свои проплывающие мимо идеи и чувства и как-нибудь эдак пригвождать их к холсту, прежде чем они сумеют ускользнуть от ее пристального взора. В конечном итоге миру (или той небольшой части мира, которая читала и обдумывала комиксы) должно было потребоваться куда меньше времени, чтобы оценить гений Джо, чем кому угодно — и в первую очередь самой Розе, — чтобы признать ее талант.
— Мне лучше начать готовиться, — сказал Джо, но даже не шевельнулся, и Роза еще крепче сжала его пенис.
— А с этим ты что делать планируешь? — спросила она. — Пожалуй, ты смог бы вставить его в выступление. Я могу на нем личико нарисовать.
— Нет, с куклами я не работаю.
Раздался стук в дверь. Роза отпустила член, и Джо, перебравшись через нее, тоже спрятался под одеяло.